— Что, — спросил Иван Дмитриевич, — караул устал?

Он заглянул в коробку и невольно вздрогнул. Жетончик превратился в большого черного жука с торчащими из спины подкрыльями.

— Вот-те раз! Где же твоя штучка?

Ванечка объяснил, что поменялся на улице с соседским мальчиком. Во взгляде сына читался немой вопрос: не продешевил ли?

— Жук лучше, — осторожно сказал Ванечка.

— Гораздо лучше, — согласился Иван Дмитриевич.

— Он ведь живой.

— Конечно.

Подошла жена. Все втроем присели над коробкой и смотрели. Жук был квелый, Ванечка уже успел потерзать его своей любовью. Он лениво шуршал по дну мохнатыми лапками, а за окном шелестел дождик. Бабье лето кончилось, наступала осень.

РАЗМЫШЛЕНИЯ АВТОРА О СВОЕМ ГЕРОЕ

«В детективах, — писал большой любитель и знаток этого жанра Уильям Соммерсет Моэм, — нам приходится многое принимать на веру. Мы верим, что убийца норовит оставить на месте преступления окурок сигареты необычной марки, перепачкать ботинки какой-то редкостной глиной или, забравшись в будуар великосветской дамы, щедро украсить отпечатками своих пальцев самые неожиданные места. В конце концов, все мы можем оказаться в горящем доме, погибнуть под колесами автомобиля, которым управляет наш недруг; нас могут даже столкнуть в пропасть, но мы ни за что не поверим, что кого-то из персонажей способен растерзать крокодил, хитроумно припрятанный в гостиной уютного особняка где-нибудь в Дорчестере, или что в результате козней некоего злодея на героя романа при посещении им Лувра упадет и расплющит его в лепешку статуя Венеры Милосской».

Моэм полагал, что классические способы заполучить труп, столь необходимый писателю для детективного сюжета, по-прежнему остаются непревзойденными — в пистолет и яд готов поверить любой. Но отечественных авторов, работавших в жанре детектива, до недавнего времени преследовал встававший еще перед Юрием Олешей роковой вопрос: где рядовой советский убийца возьмет револьвер? Бдительные редакторы настаивали даже на том, что поразить свою жертву из двустволки имеет право лишь человек, регулярно платящий членские взносы в охотобщество. Круг потенциальных отравителей тоже был страшно узок. Тут необходимо было иметь диплом кандидата химических наук или, по крайней мере, фармацевта. Другое, не менее жесткое, цензурное правило состояло в следующем: убийцей непременно должен быть уголовник, которого ищет и находит милиция. Чудаки-пенсионеры и проницательные любители кактусов не подпускались к расследованию на пушечный выстрел.

Зато теперь времена изменились. Теперь, в полном соответствии с правдой жизни, автор волен предоставить в распоряжение отрицательного персонажа целый арсенал — от банального пистолета Макарова до арбалета с прицелом ночного видения, какие использовали английские десантники при высадке на Фолклендских островах, от гранатомета до ракетных установок и взрывных устройств всех систем. Цензура канула в прошлое вместе с колбасой по 2.90, но радости это уже не вызывает.

«Чем ты интересней для историка, тем для современника печальней», — писал о XX столетии поэт Николай Глазков. Перефразируя, скажем: чем больше материала для авторов криминальных романов, тем хуже для читателя. Никто теперь не жалуется на отсутствие сюжетов, и по одной лишь газетной хронике всякий желающий легко может написать «крутой» детектив, где, по выражению Чейза, убийство совершается не для того, чтобы снабдить писателя трупом, а в силу куда более веских причин. Отныне, опять же, увы, не погрешив против истины, автор может густо залить кровью страницы своего романа, на которых в дьявольском хороводе сплетаются продажные чиновники, вожди мафиозных кланов, ночные бабочки, наемные убийцы, террористы, политические авантюристы, подпольные торговцы оружием, содержатели казино, банкиры с отнюдь не экзотическими для нашего слуха фамилиями.