— Что? Если бы я сделал это, вас утвердили бы еще быстрее! Но хочу вам напомнить, господин заместитель министра, что вы все-таки имеете дело не со стариком Тэлли. О нет! Я, знаете ли, пошел за вами! Более того, дал возможность каждому заявить о своем участии в вашем крестовом походе. Только особого смысла я в этом не вижу. Нет, сэр! Здесь нет никакой альтернативы, и вы это знаете!

— Но какая-то все же может появиться? Я имею в виду, добиться отмены моего назначения?

— Да, потому что за последние восемнадцать часов я изучил вашу жизнь, молодой человек, буквально по неделям. Разделил ее, разобрал все ее ингредиенты, а затем сложил вместе снова. А когда закончил, то увидел, что ваше имя следовало бы занести в список генерального прокурора...

Пришла очередь Тривейна смотреть в окно. Да, президент был прав: в этом городе возможно все. Все происходит так просто: обвинения появляются на странице номер один, отвергаются на тридцатой странице, перед вами извиняются на странице сорок восьмой — сандвичи среди дешевой рекламы...

Таков был этот город, таковы были порядки. Но ему этот город не нужен, меньше всего он собирался жить по его законам. Сейчас самое время сказать об этом.

— Почему же вы не спешите к генеральному прокурору, господин председатель? — Это не был вопрос.

— Потому что я звонил Фрэнку Болдвину, молодой человек. Вам следовало бы вести себя менее самоуверенно... Ведь вы же на самом деле совсем другой, сэр.

— И что вам сказал Болдвин? — Тривейн нахмурился, услыхав это имя.

— Только то, что вас спровоцировали, а сами вы не способны на дурной поступок. Он добавил еще, что знает о том, как вы провели те десять дурацких лет, и не может ошибиться...

— Понятно... А что вы сами думаете по этому поводу? — Тривейн достал из кармана сигарету.

— К тому, что говорит Фрэнк Болдвин, я отношусь как к Священному писанию... Но сейчас мне хотелось бы узнать от вас, что случилось?

— Ничего... Ничего не случилось.

— Вы повели себя так, что каждый из сенаторов почувствовал себя виноватым, и в то же время вы не дали никому возможности покаяться в своих грехах... Да, да, именно это вы и сделали! Вы превратили слушания в посмешище, и мне это не нравится, сэр.

— А что, всегда полагается добавлять обращение «сэр», когда вы вот так проповедуете?

— Есть много способов употребления слова «сэр», господин заместитель министра.

— Уверен, что тут вы мастер, господин председатель.

— Так как же? Значит, Болдвин прав, утверждая, что вас спровоцировали? Но кто?

Тривейн тщательно загасил сигарету на краю пепельницы и посмотрел на этого старого человека.

— Предположим, действительно была провокация, сенатор... Что бы вы предприняли в таком случае?

— Ну, сначала я бы выяснил, провокация это или случайность. Если первое, — а это легко установить, — я вызвал бы виновных к себе и заставил убраться из Вашингтона... Подкомитет должен стоять выше всяческих мерзостей!

— Вы говорите об этом как о деле решенном!

— Так оно и есть. Время работать, и я приму самые строгие меры для того, чтобы пресечь любое вмешательство или попытки оказывать влияние на подкомитет!

— Я полагал, что именно этого мы и добились сегодня вечером...

— А теперь ответьте мне, Тривейн, не был ли нарушен этикет на сегодняшних слушаниях?

— Нет...

— Так в чем же дело?

— В том, что была провокация... Не знаю, кто ее инициатор, но если так будет продолжаться и впредь, я окажусь в ситуации, когда мне придется либо использовать ее в своих целях, либо раз и навсегда пресечь все поползновения.