– Правильно! Минута, ну две, предел! А тут представь, босиком всю зиму. Не верю я ни в какую чертовщину. Помнишь, говорили, что в озере плавает чудище? А это торговец с птичьего рынка выпустил в озеро крокодила. Так и здесь, наверно. Может быть, кто из этих новых, – Данила показал в сторону особняков выросших на берегу озера, – купил для развлечения гориллу, а потом ее выпустил. Или она сама сбежала. Вот и бегают сейчас босиком, одна горилла и два гамадрила.

Мой дружок расхохотался, а потом решил со мной посоветоваться:

– Скажи лучше, чтобы мне подарить Насте на Новый год?

Я успокоил его и сказал:

– Мы ей вдвоем подарим кота, сибирского. Дорогой он. Почти десять тысяч стоит, а может быть и больше.

Зря я упомянул о стоимости. У моего приятеля сразу ушки выросли на макушке. Он быстро стал соображать, какую выгоду можно извлечь из этого дела. И придумал.

– А нельзя его на завод оставить? Соседям породу будем за деньги улучшать!

– Кастрированный он! – разочаровал я своего приятеля.

Данила сразу потерял интерес к коту и стал о чем-то сосредоточенно думать. Затем, видя, что я поеживаюсь от холода, предложил мне:

– Надо в тепло спрятаться. Смотрю я, ты замерз. Пойдем к твоим старикам. Заодно и подарок мой мне покажешь. Чего ждать до вечера, до Нового года? А то у меня уже терпения нету, все лопается внутри, так хочется посмотреть, что ты мне привез.

Понять моего дружка можно. Я ни разу не помню, чтобы дома у него справляли день рождения или отмечали какой-нибудь юбилей. Не очень сытая, если не сказать балансирующая на грани выживания жизнь не располагала к фейерверкам, праздничным застольям и просто гостям. Бабка его – Кащеева Марфа Егоровна, по прозвищу Кащеиха была приветлива, но часто кроме картошки с постным маслом и квашеной капусты, нечего другого на стол выставить не могла. А мне, исходящая паром, посыпанная крупной солью, рассыпчатая картошка из черного чугунка, который ставился на середину грубо сколоченного дубового стола, казалась самой вкусной едой на свете.

Поэтому, когда мой дружок получал приглашения на торжества в чужой дом, для него наступал праздник, он преображался и начинал загодя к нему готовиться. На этот случай у него имелся «смокинг», черный костюм, который достался ему по всей вероятности от деда, если не от прадеда; Данила его утюжил, одевал под него белую сорочку со стоячим воротником и украшал ее галстуком-бабочкой.

В гостях вел себя свободно и легко, а за столом был воплощением аристократизма и безупречных манер. Он красиво ел. Никогда не размахивал руками, не говорил с полным ртом, не катал никогда хлебные шарики, не клал локти на стол, удивительно привлекательно мог промокать салфеткой губы. Но его приглашали, не за то, что он блистал воспитанностью за столом, а за то, что был непревзойденным льстецом, артистом.

Соблюдая правила хорошего тона, Данила просил передать ему с другого края стола то или иное блюдо. Пока ему его передавали, якобы, в предвкушении блаженства он возносил глаза к небу и начинал воздавать хвалу кулинарным способностям хозяйки. Мог даже во всеуслышание попросить разрешения помакать хлебом в подливу или соус:

– Вкуснятина необыкновенная! С вашего позволения я хлебушком тарелку вылижу! Не шокирую я никого? Мастерица вы…, – дальше шел имярек, – удивительная. Повезло вашим: сыну, мужу, дочке, внуку… О. о, с прошлого пиршества, – а другое слово он не употреблял, – я мечтал еще раз попробовать вашу… баклажанную икру, чечевичный суп и т. д.!

Польщенная непритязательным комплиментом хозяйка готова была расторопным официантом стоять рядом с ним. Вот и со мной он, хитрец, поступал сейчас, как с той хозяйкой. Заявив, что у него все лопается внутри от нетерпения, он заставил меня раньше времени вручить ему подарок.