Черное облако, жирно блистая на солнце, зависло в синих небесах как чей-то полуденный кошмар.

Дома проваливались — богатые многоэтажки Верхнего города и бедные хибары города Нижнего, стихия не делала различий. Исчез дом Степановой родственницы — одной из первых жертв Исхода, сгинули дома Мартикова и Стрыя, на месте могилы Николая Васютко исходил огнем широкий пролом. Наклонилась и съехала в него порушенная голубятня. Рухнул с грохотом и дом самого Влада, Белоспицына и Трифонова — блеснули напоследок пустые рамы окон и все.

Завязались морским узлом рельсы на вокзале. Стоящие на приколе вагоны покатились под уклон и, набирая скорость, уехали прямиком в Геенну. Дрогнув. Распалось здание самого вокзала, а бетонный перрон отплыл прочь, мягко покачиваясь.

В бункере покойного Ангелайи сошлись пол и потолок, лишь глухо бухнули напоследок разорвавшиеся боеприпасы.

Редкие автомобили сваливались в бездну и пропадали в мятущемся камнепаде.

Это был пир разрушения.

Но даже такие катаклизмы когда-нибудь заканчиваются. Закончился и этот. Последним аккордом в неистовой симфонии уничтожения стало падение большой дымовой трубы. Сверкнули напоследок негаснущие красные огни, изрядно правда поблекшие на свету, и кирпичный исполин, перекрутившись вокруг своей оси, громогласно осел на землю внутреннего периметра. А через миг не стало ни Внутреннего, ни Внешнего периметра, и лишь обломок бетонной стены торчал из перепаханной почвы.

Настала тишина, которая после предшествующего грохота казалась почти оглушающей.

Кучка людей на незатронутом катаклизмом холме в безмолвном оцепенении смотрели вниз, на нежащийся под лучами проглянувшего солнца Тролльхеттен — надежду всего народа подземных троллей.

Города больше не было — черная пологая воронка, над которой серым туманом висела мелкая цементная пыль. Остатки каких-то строений выглядывали из почвы, словно стертые зубы. Ни дорог, ни коммуникаций, ничего.

На склон холма спикировал с голубеющих небес по какой-то странной прихоти взрыва рекламный щит. Желтые буквы на красном фоне: «550 — поздравляем родной город!» Оставшиеся в живых жители «родного города» потрясенно смотрели на этот клочок прежней жизни. Смотрели и не могли вымолвить ни слова.

Никита Трифонов приподнялся и с улыбкой подставил ладошки солнцу. Дивер поймал его взгляд, улыбнулся тоже — как малый ребенок. Эти двое явно нашли друг друга.

* * *

Спустя час народ повернулся спиной к уничтоженному поселению и потянулся вниз с холма. Позади солнце, проходя сквозь призму висящей в воздухе пыли, роняло на немногочисленные руины багровый отсвет, который почему-то не казался тягостным. Вверх тугой играющей струей уходило тепло, разгоняло серые облака. Дождь прекратился, а снег таял на глазах, являя собой ускоренное таинство весны. Казалось, вот-вот проглянут в пожелтевшей траве подснежники, да какая-нибудь пичуга пропоет свою весеннюю песенку жизни. Но пичуги молчали — испуганы были взрывом.

Люди шагали вниз, сначала медленно, словно во сне, а потом все быстрее и быстрее, и в конце некоторые уже бежали с радостными криками. Бежали с раскинутыми во вселенском объятии руками, любящие весь этот мир, его небо, зеленую траву и пьянящий свободный воздух. Кто-то пел, кто-то смеялся как сумасшедший — энергия била ключом, требовала выхода.

Люди бежали в нелепой среди зеленой травы зимней одежде. Но ее срывали, сбрасывали с себя, чтобы легче бежалось, чтобы грудь легче наполнялась бьющим в лицо бризом, ветром, который нес хорошую весть — заточение кончилось!

И они были счастливы! Счастливы, как узники смертного блока, сумевшие бежать на свободу.