– Любовь, ненависть. Эмоции действия. Практически нехарактерны, если вы понимаете. Эмоции состояния – счастье, несчастье. Вот это было бы правильно, – сказала наконец Алия.

    В этот самый миг я ей и сдался. Я сказал:

    – Пожалуй, в дредах нет ничего ужасного. Они даже могут быть прекрасны.

    Она устремила на меня недоверчивый взгляд – очевидно, общение с моими предшественниками научило ее тому, что люди в состоянии иронизировать. То есть подразумевать прямо противоположное тому, что произносят.

    Но я поспешил успокоить ее:

    – Я имею в виду ровно то, что сказал. Вы выставили непременным условием нашего следующего свидания дреды – так я согласен. Я не хочу потерять вас.

    К моему удивлению, теперь она повела себя неуступчиво:

    – Я в вас не уверена.

    – Это всего лишь прическа. От нее всегда можно избавиться. Если мы оба увидим, что дреды мне все-таки не идут, их всегда можно обстричь. Или расплести.

    – Я не уверена не в дредах, а в вас, в вас лично, – уточнила она. – В «нас», как это называется. В том, что вы мне подходите.

    Вдруг я понял, что комнату заполнили сумерки. Вроде бы у Алии горел свет, но это не мешало приближающейся ночи заполнять помещение. Мне стало неуютно, даже жутко, хотя буквально пять минут назад я чувствовал себя в гостиной Алии совершенно свободно и уходить вовсе не собирался.

    Она сидела по-прежнему напротив меня за столом, ее лицо погружалось в тень, а голос звучал все более неприятно.

    – Одновременное пребывание здесь и там воздействует разрушительно, однако наиболее благоприятная среда вследствие влажности и общей погруженности вниз… Это было сделано не без определенного плана. Впрочем, многие искали не в том направлении. Мальтийские тайны лишены смысла, потому что они явлены. Пустоты нет даже в пустоте. То, что есть глубина, выходит на поверхность и растворяется в воздухе, и тогда приходит Истинный Туман. Об этом не следует забывать ни в единую минуту своего сна.

    Я встал и вышел. Спустя минуту я уже стоял на трамвайной остановке.

    * * *

    Гемпель наконец снял свою шапочку. И коньяк здесь был ни при чем. Он сделал это не ради коньяка, а лишь потому, что его рассказ подошел к тому естественному рубежу, когда следовало избавиться от головного убора и явить то, что он доселе скрывал.

    Как я и ожидал, это были дреды. Он все-таки вернулся к Алии и согласился на то, чего она добивалась.

    – Хочешь потрогать? – спросил он, грустно усмехаясь.

    Я протянул руку и коснулся мягких валиков, в которые были скатаны его волосы. Светлые кудряшки из времен нашего общего детства выглядели поруганными, уничтоженными. Алия, очевидно, подплела в них чужеродные нити и, возможно, часть своих собственных волос. Выяснить это простым разглядыванием было невозможно.

    – Тебе идет, – вынужден был признаться я. – А как ты их моешь?

    – Это все спрашивают, – он болезненно усмехнулся, – а я отвечаю: никак. Дреды не моют.

    – Так и живешь с грязной головой? – поразился я. – Она же пахнет!

    – Я привык.

    – Но это негигиенично, – настаивал я. Сам я никогда бы на такое не решился.

    – Не настолько, как это принято считать, – возразил Гемпель.