– У меня будет работа, папа, – сказала я. – И ты – мой первый клиент, учти. Садись. Немедленно садись, сию секунду. Иначе я просто лопну.

    – Погоди, я фартук сниму и вообще…

    Отец отстранился, но я схватила его за рукав.

    – Нет, фартук нужен. В парикмахерских всегда надевают фартук.

    – Не такой.

    – Другого пока нет… – И я щелкнула ножницами, которые прихватила из нашего учебного салона. – Садись же, папа. У меня теперь будет хорошая работа.

    Он послушно уселся на стул, поставленный посреди комнаты, и закрыл глаза. Я осторожно срезала ему челку, потом расчесала волосы и сделала самую аккуратную «канадку», на какую только была способна.

    Потом принесла бритву и сбрила ему усы.

    Он сидел с закрытыми глазами, неподвижный, сложив на животе руки. Он обмяк, как куль, как пустой мешок, на дне которого осталось не более десятка картошин.

    Боже, как же я любила его!

    Я отложила в сторону ножницы, взяла зеркальце и поднесла к его лицу.

    – Посмотри на себя, папа. Пожалуйста.

    Он послушно поднял веки и уставился в незнакомое лицо. В лицо, которое он давным-давно забыл. В свое собственное лицо.

    Он моргал, как птенец. Потом перевел покорный взгляд на меня. Он как будто спрашивал: что еще мне было бы угодно учинить над ним?

    Этого я уже не выдержала. Я разревелась и бросилась ему на шею. Он осторожно коснулся моих лопаток.

    – К этому нужно привыкнуть, Лиза. Просто к этому нужно привыкнуть.

    – Папа, – сказала я, задыхаясь. – Папа… Адольф умер, папа. Адольф мертв!

    Он долго молчал, водя рукой по моей спине. Потом мягко спросил:

    – Ты довольна?

    Я всхлипнула.

    – Я убила Адольфа Гитлера!

    Он отодвинул меня от себя, серьезно посмотрел в мои зареванные глаза.

    – Когда-нибудь это должно было случиться. Давай ужинать.

    Мы ели жареную картошку, говорили о салоне, где у меня будет замечательная работа, и с каждой секундой я все больше привыкала к моему отцу. А потом, когда я закончила мыть посуду, Адольф Гитлер исчез.

    * * *

    У нас с отцом нет фотоальбома. От моего детства не осталось ни одной фотографии. Во всяком случае, ни одной, где я с отцом. Сохранилась вроде бы пара невнятных снимков с новогодних елок в детском саду.

    Раньше я считала, что это в порядке вещей. Я вообще не понимала, зачем люди фотографируют своих близких – ведь они постоянно рядом, и на них можно посмотреть в любую минуту, когда захочется.

    Я и сейчас, в общем-то, не переменила мнения. Когда я хочу вспомнить мое детство, я смотрю фильм «Великий диктатор». Это очень хороший фильм о добром человеке.

    Макс Фрай

    Послесловие

    Мне всегда казалось, что идеальное послесловие – не вот это привычное, обязательное, никому, в сущности, не нужное «бу-бу-бу», а настоящее, живое – должно быть написано читателем, который только что закрыл книгу и ужасно хочет о ней поговорить с кем-то, кто всё понимает .