– Да, – кивнул Петр Иванович, явно обрадованный. – Витрина важнее. Они из серебра.

    – Кто? – Михля, как обычно, не улавливал последовательности в рассуждениях приятеля, и это его странным образом успокаивало. Всегда на душе становится тепло и уютно, когда обнаруживаешь вещи, неизменные от начала времен. Такие, как разведенный на привале костер, глоток воды в жаркий день или скачущую логику тролля.

    – Ты понял! – восхитился тролль. – Они – «кто», а не «что». У них есть душа. У всякой хорошей обуви есть душа, а эти… – Он задохнулся от восторга и, чтобы прийти в себя, несколько раз быстро произнес: «Антигона, Антигона, Антигона!» Затем, когда все ритмы выровнялись, тролль продолжил: – Я заказал башмачки из чистого серебра. У ювелира. Очень дорого, но!.. – Он поднял палец. – Это абсолютно.

    – Что абсолютно? – Михля смутился (ему польстило, что тролль восхитился его мнимой догадливостью, и он не хотел разрушать этого впечатления). – То есть кто абсолютен?

    – Их красота абсолютна, – ответил Петр Иванович. – Это туфельки. Для женской ножки. – Он облизнулся, обтирая языком капли пота, выступившие на переносице. – Для узкой, стройной ножки. Для недоступной, капризной ножки. Каблучок… – Он показал пальцами нечто очень, с его точки зрения, хорошенькое, и брови его умиленно задрожали над глазами.

    – Ты хочешь сказать, что эти… сабо из серебра можно носить, как самые обычные туфли? – поразился Михля.

    Петр Иванович торжественно кивнул.

    – Очень удобная колодка. Я проверял.

    – Ты мерил их на свою ногу?

    – Нет, на руку. Тролль может рукой определить, будет ли удобно ноге.

    – Это такой троллиный секрет?

    – Это вообще не секрет, потому что все об этом знают, – заявил Петр Иванович. – Более того, – прибавил он заговорщическим хриплым шепотом, так что Михля поневоле придвинулся ухом к его губам, – некоторые люди это тоже умеют.

    Михля недоверчиво посмотрел на приятеля.

    – Ты редко шутишь!

    – Я вообще не шучу, – Петр Иванович дернул плечом, – я каменный.

    Михля провел ладонью по голой голове. Он обрился и теперь на ощупь воспринимал свой череп как замшевый.

    – Ты всегда был каменным?

    – А что?

    – Я просто подумал… – После больницы у Михли действительно появилась склонность анализировать некоторые вещи, прежде представлявшиеся ему очевидными. – Я подумал, что тебя, наверное, в детском доме осматривали. Ну, врачи. Детей всегда осматривают врачи.

    – Всегда?

    – Это обычай. Постоянно что-то щупают, берут на анализ то кровь, то что-нибудь похуже, взвешивают, измеряют, изводят горы бумаги. Детство – это ужасное время, – сказал Михля. – Это время, когда ты постоянно считаешься больным и только тем и занят, что либо делаешь уроки, либо сидишь в очереди к врачу в поликлинике.

    – Надо же, – сказал Петр Иванович и вдруг заплакал.

    Михля испугался:

    – Что с тобой?

    – Я не знаю, – сказал Петр Иванович и, длинно всхлипнув, замолчал.