|
Чтоб иметь возможность удовлетворять всем своим потребностям. Потребности неудовлетворенные причиняют страдание, а кто страдает, того нельзя назвать счастливым. Например, у меня синяя коляска и серые лошади, вдруг мне понравится зеленая коляска и вороные лошади… Конечно, я не умру, если не куплю их сейчас же, но все-таки это причинит мне некоторое страдание. И я тогда только сочту себя покойным и счастливым, когда получу возможность иметь во всякое время всякую коляску, какая только мне понравится.
Наташа. Значит, по-вашему, счастлив только очень богатый? Я с вами не согласна; можно быть счастливым и на небольшие, трудовые деньги. Копров. Ну, я, признаюсь, в трудовом хлебе особенной прелести не вижу. Либо я во вкус не вошел, либо вовсе не рожден быть ремесленником. Конечно, человек может до крайности умалить свои потребности, может приучить себя ко всяким лишениям, довольствоваться только одной коркой хлеба; но для кого ж тогда будут расти ананасы! Потребности животных однообразны: вода, сено, овес и никакого платья; а у людей разнообразны, и чем человек развитее, тем разнообразнее. Наташа. Такие рассуждения безнравственны. Копров. Постойте! Когда я вам обещал обеспеченное состояние, удовольствия и даже роскошь, вы не отказывались, не называли такую жизнь безнравственной; так не судите и других. Трудиться хорошо, но ведь тяжело? Наташа. Да, не легко. Копров. Обеспеченная жизнь приятнее? Наташа. Да, но потому только, что в нас мало… Копров. Почему бы то ни было, а ведь приятнее? Наташа. Конечно, приятнее. Копров. Ну, и довольно. Ваши мнения о трудовом хлебе я уважаю, их нельзя и не уважать, и, пожалуйста, не судите обо мне по моим словам; я очень скромен в моих желаниях. Дня через два-три мои волнения и хлопоты кончатся, я буду иметь ровно столько, сколько мне нужно, и ограничусь этим. Теперь, чтоб мое предприятие удалось вполне, мне нужна очень небольшая сумма. Наташа. Опять занимать? Копров. А как же иначе? На улице не найдешь. Наташа. И платить огромные проценты? Копров. Да уж не помилуют; ростовщики мягкостью сердца не отличаются. Наташа. Зачем же у ростовщиков занимать? Копров. Да у кого же больше? Кто дает деньги, тот и ростовщик. С удовольствием бы я занял у вас, например, да ведь у вас денег нет. Наташа. Нет, у меня есть деньги. Копров. Ну, какие деньги! Рублей сто – полтораста. Наташа. Гораздо больше. Копров. Уж и гораздо. А если и есть, так они вам самим нужны. Наташа. Да, эти деньги заветные. Копров. Всякие деньги бывают, а заветных я не видал. Покажите, пожалуйста, что за диковина такая. Наташа. Пожалуй, извольте! (Подходя к двери.) Женечка, поди сюда! Входит Евгения. Вот сестра моя Евгения Львовна. (Уходит.)
Копров, Евгения. Копров. Вы любите вашу сестру? Евгения. Ах, очень, очень, больше всех! Копров. Не может быть. Евгения. Как не может быть? Я вас уверяю. Копров. Да что значит: больше всех? То есть вы ее любите больше, чем все другие? Евгения. Да. Копров. Или то, что вы ее любите больше, чем кого-нибудь другого? Евгения. Тоже да. Копров. А я думаю, что ни то, ни другое. Евгения. Почему же так? Копров. Во-первых, потому, что я люблю ее больше, чем вы. Евгения. Ну, уж сомневаюсь. Копров. А во-вторых, потому, что вы любите кого-нибудь больше, чем ее. Евгения. Это невозможно. Копров. Много ль вам лет? Евгения. Двадцать. Копров. Ну, нечего и толковать. Какой он: брюнет или блондин? Евгения. Ах, что вы, что вы! Копров. Барин, чиновник, студент? Евгения. Да как вы можете?… Копров. Ну, студент, непременно студент. |
