Джеймс Кейн. Труп на рельсах
Он учуял, что в поезде идет облава, знал, что это означает. Откуда-то со стороны тепловоза донесся крик детектива железнодорожной полиции: «За ушко да на солнышко, ребятишки, за ушко да на солнышко!» Бродяги горохом посыпались с поезда. Он слышал их крики и ругань в темноте. А состав тем временем проползал мимо. Они всегда применяли на товарняках этот прием позволяли бродягам забраться в вагоны на станции, на запасных путях, но там их не вылавливали, иначе бы это превратилось в дурацкую игру в прятки между двумя-тремя легавыми и двумя-тремя сотнями бродяг. Нет, они действовали гораздо умнее. Оставляли зайцев в покое, потом выжидали, пока поезд проедет несколько миль. Затем говорили машинисту, чтоб тот замедлил ход — ну, чтоб ребята могли спокойно спрыгнуть. А вот забраться обратно им было уже сложновато, поскольку состав набирал скорость. Затем легавые прочесывали весь поезд и вытряхивали зайцев из вагонов, точно гусениц с ветки. И через две минуты все они оказывались в придорожной канаве — толпа разозленных оборванных мужчин. Под открытым небом, у насыпи, в безлюдном месте. Бродяги знали правила игры, однако всегда ругались и всегда удивлялись, точно это произошло с ними впервые. Он забился в вагон для перевозки угля и стал ждать. Еще в Лос-Анджелесе, на запасных путях, он не полез вместе с остальными в пустые вагоны и рефрижераторы. Хотя искушение, конечно, было велико — ведь там куда как уютнее. Ездил он по железке не так давно, и ему не хотелось смешиваться с другими бродягами, хоть он и признавал себя одним из них. К тому же никак не удавалось избавиться от ощущения, что он куда умней всех этих типов, вместе взятых, что, действуя в одиночку, возможно, удастся придумать какой-нибудь обалденный трюк, перехитрить легавых. И эта мысль, несмотря на жалкое положение, в коем он пребывал, вызывала чувство гордости и удовлетворения. И залез он в угольный вагон вовсе не в спешке, но сознательно. Там было темно и можно спрятаться. Возможно, легавые тут его и не заметят, пройдут мимо. Ему было девятнадцать, и он гордился прозвищем, которое получил еще дома, от ребят, игравших с ним в пул. Они прозвали его Лаки, то есть Счастливчиком. — За ушко да на солнышко, ребятишки, за ушко да на солнышко! Трое парней соскочили с цистерны, едущей впереди, и полицейский поднялся в вагон для угля. Посветил фонариком. Лаки затаил дыхание. Свернувшись калачиком, он пристроился в одной из трех воронок для разгрузки угля. Трюк сработал. Воронки считались опасным местом — достаточно было неудачно ступить, как донце откидывалось и можно было угодить под колеса. И полицейский рисковать не стал. Снова посветил фонариком, потом отошел чуть в сторону и стал пробираться между воронками к последней, в которой сидел Лаки. Опять посветил фонариком. Но небрежно и не прямо в отверстие, а потому ничего не увидел. Перешагнул и двинулся дальше, полез на товарный вагон, прицепленный сзади, продолжая выкликать свой призыв. В ответ слышалась ругань, оставшиеся в поезде бродяги спрыгивали на щебенку, устилавшую дорожное полотно. Вскоре поезд набрал довольно приличную скорость. Это означало, что легавые добрались до служебного вагона и что все зайцы остались, как говорится, за бортом. Лаки встал, огляделся. Кругом тьма и ничего не видно, кроме освещенных палаток с хот-догами, проплывавших вдоль путей. До чего ж, однако, приятно высунуть наконец голову, позволить ветру трепать волосы и думать о том, как ты перехитрил этих поганых легавых. Затем поезд замедлил ход — впереди показались огоньки станции, — и он снова нырнул в воронку и втянул ноги. Огоньки проплыли мимо. Лаки крепко уперся спиной в противоположную стенку. Этот прием он усвоил четко. Он знал, что, если поезд вдруг резко затормозит, он не сорвется на дно. Звякнул колокольчик. Тепловоз отъехал от состава, наступила тишина. Это означало, что состав будут переформировывать, возможно, к нему прицепят новые вагоны. |
