Наконец и Шарлотта начала понемногу раздражаться.

— Что ты хочешь и в чем ты нуждаешься — не всегда одно и то же, — возразила она, — и раздражение тебе не поможет. Ты наговоришь такое, о чем впоследствии будешь жалеть. И если кто-то знает, насколько это глупо, то это — я! Ты всегда была человеком, который сначала думает, прежде чем скажет что-то. Ради бога, не теряй этого качества сейчас, когда ты нуждаешься в нем более всего.

Эмили смотрела на нее с холодком в желудке.

— Что ты имеешь в виду? — потребовала она. — Объясни, что ты имеешь в виду!

Шарлотта оставалась совершенно спокойной.

— Я имею в виду, что если ты позволишь своим страхам проявляться именно теперь или позволишь Джорджу думать, что не доверяешь ему, то тебе никогда не удастся восстановить то, что ты разрушишь, вне зависимости от того, как сильно ты будешь жалеть об этом впоследствии или насколько банальным это окажется, когда ты узнаешь правду. И тебе стоило бы подготовиться к тому, что мы можем никогда не узнать, кто убил Фанни. Не все преступления раскрываются.

Эмили резко уселась на стул. Было ужасно думать, что они могут никогда не узнать, кто убийца, что все они на Парагон-уок могут провести остаток жизни, глядя друг на друга и сомневаясь друг в друге. Каждое проявление близости, каждый тихий вечер, каждый простой разговор, каждое предложение дружбы или помощи будут омрачены темным пятном неуверенности, внезапной мыслью: «А может ли быть, что это он убил Фанни?» или «А знает ли она об этом?..»

— Они должны найти его, — настаивала Эмили, отказываясь слышать о чем-то ином. — Кто-то же будет знать, если убийца действительно один из нас. Жена, брат, друг найдут правду!

— Не обязательно. — Шарлотта глядела на сестру, чуть покачивая головой. — Если его личность осталась тайной до сих пор, почему так не может остаться навсегда? Может быть, кто-то и знает о нем правду, но он ни перед кем не признается в этом — может быть, даже перед самим собой. Мы не всегда говорим о вещах, которые не желаем признавать.

— Изнасилование? — Эмили с недоверием выдохнула это слово. — Почему, ради бога, любая женщина защищает мужчину, который…

Лицо Шарлотты напряглось.

— Много разных причин, — ответила она. — Кто захочет поверить в то, что их муж или брат — насильник и убийца? Если женщина хочет оградить себя от правды, она просто закрывает на это глаза. Или убеждает себя в том, что такого никогда больше не случится, или что это была не его вина. Ты сама видишь: половина Парагон-уок уже убедила себя в том, что Фанни была абсолютно потерянной девушкой, что она сама накликала на себя, что она заслужила такую судьбу…

— Довольно! — Эмили повысила голос и сердито посмотрела на Шарлотту. — Ты не единственная, кто режет правду-матку! Ты так самодовольна, что я просто заболеваю от тебя! Пусть у нас есть время и деньги, и одеваемся мы хорошо, а вы на ваших грязных узких улочках вынуждены работать по двадцать четыре часа, — мы здесь, на Парагон-уок, не большие лицемеры, чем вы! Вы тоже знакомы и с ложью, и со стремлением к выгоде…

Шарлотта резко побледнела. Эмили мгновенно пожалела о своих словах. Ей захотелось протянуть к ней руки, обнять ее, но она не смела сделать это. Эмили испуганно смотрела на сестру. Шарлотта была единственным человеком, с кем она могла говорить открыто, чья любовь не вызывала сомнений, с кем она могла делить тайные страхи и желания, которые живут в каждом женском сердце.

— Шарлотта?

Та стояла тихо.

— Шарлотта? — попыталась она снова.