Мисс Джинни пожала красивыми плечиками.

— Он молод или стар?

— Он еще совсем молодой, Джинни, но, между прочим, знает пропасть разных вещей.

— А чем он занимается?

— Да вроде ничем, по-моему. Получает доход с рудника в Фор-Форксе. Путешествует, ездит повсюду. Я что-то слыхал, Джинни, будто он поэт… Ну, знаешь, пишет эти самые стихи. — Мистер Макклоски сказал это не без тайного умысла. Он вдруг вспомнил, что его дочь частенько получает отпечатанные на бумажке чувствительные стишки, именуемые «стансами», с приложением других, не менее сахаринных предметов.

Мисс Джинни надула хорошенькие губки. Все эти возвышенные фантазии вызывали в ней легкое чувство сострадательного презрения, естественное в таком юном и обладающем превосходным здоровьем организме.

— Впрочем, — продолжал мистер Макклоски, задумчиво почесывая голову, — впрочем, я не советую тебе, Джинни, говорить ему что-нибудь насчет стихов. Я только что сам пробовал. Я подал ему виски в гостиную. Завел музыкальную шкатулку. А потом говорю этаким, знаешь, светским тоном: «Располагайся, как дома, и прочти мне что-нибудь из своих сочинений, что тебе самому больше по вкусу». А он, ты знаешь, взбеленился. Этот малый просто взбеленился, Джинни. Уж как только он меня не обзывал. Понимаешь, Джинни, — продолжал мистер Макклоски смущенно, — мы ведь с ним старые приятели.

Но его дочь со свойственной ей стремительностью уже приняла решение.

— Я спущусь вниз через несколько минут, па, — сказала она, — только не говори ему ничего — не говори, что я была уже в постели.

Лицо мистера Макклоски просияло.

— Ты всегда была хорошей, доброй девочкой, Джинни, — сказал он, опускаясь на одно колено, чтобы удобнее запечатлеть торжественный поцелуй на ее лбу. Но Джинни схватила его за руки и на минуту удержала в плену.

— Па, — сказала она, заглядывая в его смущенно потупленные глаза ясным настойчивым взглядом, — все девушки были сегодня на танцах с кем-нибудь из своих родственниц. Мейм Робинсон появилась со своей тетушкой, Люси Рэнс — с мамой, Кэт Пирсон — с сестрой; все, кроме меня, пришли в сопровождении какой-нибудь дамы. Папочка, дорогой, — тут ее губы чуточку дрогнули, — как жаль, что мама умерла, когда я была совсем маленькой! Мне бы так хотелось, чтобы у нас в доме была женщина. Я-то не чувствую себя одинокой с тобой, папочка, милый, но как было бы хорошо, если бы у нас в семье был кто-то еще, когда придет время… Когда мы с Джоном… ну, ты понимаешь…

Голос ее оборвался, но открытый взгляд был по-прежнему прикован к лицу отца. Мистер Макклоски, казалось, углубившийся в изучение рисунка на одеяле, сделал попытку успокоить дочь.

— Да все эти девицы с целым Ноевым ковчегом разных тетушек в придачу не стоят твоего мизинца, Джинни! И любая из них, не моргнув глазом, пожертвовала бы родной матерью, чтобы сделать такую партию, как ты. А что у тебя нет матери, так, может, голубка, тебе без нее даже лучше. — Тут мистер Макклоски порывисто встал и шагнул к двери. Но на пороге он обернулся и сказал, как прежде, просяще: — Не замешкайся, Джинни! — Потом улыбнулся, и его фигура скрылась за дверью головой вперед. Ковровые шлепанцы покинули комнату последними.

Когда мистер Макклоски спустился в гостиную, его беспокойного гостя там не оказалось. Графин стоял на столе непочатый: на полу валялось несколько книг; на диване — фотографии Сьерры; на ковре — диванная подушка, мексиканский плед и газета.