Обычно ночью не было видно ни зги! Часовые на башнях частенько жаловались начальству, что не могут рассмотреть ничего, кроме мутных вод рва да верхней части стены, но в ту ночь луна светила особенно ярко, предоставляя стражу возможность узреть даже темный массив леса, начинавшегося шагах в трехстах от границы городского укрепления. Вид огромной, черной пустоши навевал днем грусть и тоску, а ночью угнетал и пугал. И лишь деревья, растущие на опушке леса, вносили какое-то разнообразие в мрачную картину пустой карантинной зоны или «кладбища», как ее называли между собой солдаты.

Ветераны из семнадцатого отряда фестщутца рассказывали, что когда-то лес доходил чуть ли не до самого рва, но вернувшийся из Маль-Форна и решивший провести старость в своих владениях граф Отто Рубар ванг Дюар приказал лесорубам вырубить лес под корень, а затем выжег траву и заставил горожан засыпать землю какой-то едкой гадостью, специально изготовленной для него в огромных количествах ученым мужем, приехавшим в Мелингдорм из столицы. С тех пор вокруг рва ничего не росло. Вот уже десять лет часовые на башнях легко просматривали округу, а у врагов отставного корд-маршала герканской армии ванг Дюара не было ни единого шанса незаметно подвести к стене города войска.

В очередной раз мельком взглянув на мертвую землю, и на самом деле походившую на кладбище, солдат уж совсем вознамерился перейти на противоположную сторону смотровой площадки, где почему-то было чуток потеплей, да и меньше дуло. Однако то, что он вдруг увидел, вмиг заставило служивого позабыть о телесных страданиях. В лунном свете было отлично видно, как со стороны леса по пустоши быстро бежали две черные как смоль и вроде бы совершенно голые фигуры. Людьми злоумышленников было трудно назвать, поскольку на их вжатых в плечи и поэтому как будто лишенных шей головах красовались ветвистые рога, а пониже спин трепыхались на ветру настоящие, длиннющие хвосты с пушистыми кончиками.

«О Небеса! Это же нечисть… черти!» – ужаснулся солдат фестшутца, которого еще сильнее затрясло, но уже не от холода, а от леденящего сердце страха.

Длинные волосы одного из нечестивцев развевались, подобно армейскому стягу, мелкие кудряшки другого едва дрожали. За спинами чертей болтались какие-то узелки, которые часовой вначале принял за огромные, бугристые горбы. Парочка из преисподней направлялась, конечно же, ко рву, но бежала не напрямик, а как-то странно: то, низко припадая к земле, то, петляя по мертвому полю. Возможно, прислужникам Тьмы было трудно передвигаться по лишенной растительности, уже несколько раз окропленной святою водою земле, а возможно, они просто такими маневрами мешали часовым на башнях прицелиться.

Солдат не знал, способен ли обычный арбалетный болт причинить чёрту вред, но поскольку нечестивцы явно опасались быстро летящих и мерзко жужжащих в воздухе снарядов, то грех было не нажать на спусковой механизм. Вскинув арбалет, часовой прицелился, метясь в вырвавшегося немного вперед и приблизившегося уже на сотню шагов ко рву длинноволосого черта. Стылый ветер слепил слезящиеся глаза, а померзшие руки ходили ходуном, и поэтому, когда указательный палец солдата наконец-то сумел надавить на спусковой рычаг, оружие сильно тряхнуло… и оно чуть не вырвалось из дрожащих рук. С третьей попытки болт полетел совсем не туда, куда стрелок задумывал, но, по счастливой случайности, все-таки настиг жертву. Длинноволосый черт даже не испугался, даже не дернулся в сторону, как будто почуял, что смертоносный снаряд пронесется мимо него. А вот второй, немного поотставший и чуток прихрамывающий на бегу нечестивец оказался не настолько удачлив и прозорлив.