Индеец стянул футболку, довольно небрежно сложил ее и перекинул через правое плечо; в лунном свете его покрытый испариной торс матово поблескивал. Он закрыл глаза, и его повело влево; пришлось открыть глаза и поморгать ими. Потом попытался подтянуть ноги в положение, которое видел на многочисленных фресках, для этого он прислонился спиной к скале и удерживал ноги правой рукой, футболку прижал к плечу подбородком. Уверенным движением, которое никак не вязалось с его опьянением, он поднял шип и проколол себе мочку правого уха.

Боль оказалась сильной, она пронзила его, мгновенно разогнав весь хмель и принеся с собой эйфорию, едва из проколотой мочки на подложенную футболку потекла кровь. От невыносимого блаженства его охватила дрожь. Лучше, чем джин, лучше, чем марихуана, которой баловались студенты, и даже лучше, чем кокаин, который он как-то стянул у одного из преподавателей.

В его затуманенный разум закралось ощущение, что он не один на холме. Юноша открыл глаза – когда он успел их закрыть? На мгновение в лунном свете замерцал храм во всем его былом великолепии. Перед ним на коленях в окружении служителей стояла его жена, сквозь ее язык была протянута веревка с шипами[26]. Тяжелый, богато украшенный убор на голове закрывал ему глаза, и он поднял руку, чтобы поправить его.

Храм был просто грудой камней, поросшей кустарником. Рядом не было ни жены в нефритовом уборе, ни служителей. Он по-прежнему был одет в свои грязные джинсы. Индеец резко замотал головой, чтобы стряхнуть остатки наваждения. Уй-юй, до чего же больно! Должно быть, это все джин и россказни баб-нортеамерикано. Если верить их словам, он что-то напутал в древнем обряде. Сила должна была крыться в горящей крови.

Футболка, насквозь пропитавшаяся кровью, свалилась с его плеча. Юноша немного подумал, потом вытащил зажигалку, украденную у одного из преподавателей, и попытался поджечь ткань. Она была слишком влажной; огонь никак не желал заниматься. Тогда индеец развел маленький костерок из прутиков, которые подобрал поблизости. Когда пламя кое-как разгорелось, он бросил в него футболку. От запаха горящей крови его едва не вывернуло. Шутки ради он уселся перед огнем, протянув одну ногу к пламени, как это делали фигурки на многочисленных виденных им горшках. Удерживать такую позу было очень трудно, а горящий огонь завораживал его.

По его представлениям, Шибальба была обителью тьмы и огня, вроде ада, которым его в детстве стращали святые отцы. Это оказалось не так. Больше всего Шибальба напоминала глухую деревушку – никаких тебе телевизионных антенн, никаких радиоприемников, из которых гремит модный рок-н ролл. Полная тишина. Он не встретил никого, шагая меж крохотной группки хижин, их крыши были крутые, как своды храмовых залов. Все казалось таким знакомым – и ни один из его обычных пьяных снов не был столь отчетливым.

Ритмичный звук «га-по, га-по» привел его на игровую площадку. На помосте, венчавшем стену, восседали три человеческие фигуры. Он узнал Ах Пуча, Ицамну и Иш Чель – верховных божеств майя, эту троицу окружали животные, исполнявшие обязанности писцов и слуг. Опустив взгляд к подножию каменных стен, на саму площадку из утоптанной земли, юноша увидел источник шума. Не удостаивая его своим вниманием, существо, которое представляло собой получеловека-полуягуара, настойчиво пыталось забросить мяч в одно из покрытых замысловатой резьбой каменных колец, вделанных высоко над землей в каменные стены площадки. Существо ни разу не пустило в ход лапы. Вместо этого оно поддавало отлетающий от стены мяч головой, боками, локтями и коленями, под пятнистой шкурой перекатывались бугры мышц. Почему ничто из происходящего не кажется ему странным?

Краешком глаза он заметил летящий на него мяч. Движением, показавшимся ему столь же знакомым, как и деревня, он увернулся, подставил локоть и отправил мяч в ближайшее кольцо.