Зов рогов рвёт тревожную тишину. Кто-то стреляет в тёмную массу деревьев, его одёргивают: «Там же Когар! Может, успеет выйти…» Кто-то длинно бранит Ирису: «Подлая ведьма, проклятое семя, нет ей погибели!»

Из леса доносится пронзительный и злобный визг лошади — а через миг вороной Когара карьером вылетает из тени деревьев и несётся через луг в сторону замка. Его никто не останавливает. Воины грязно ругаются, поминая Вседержителя, владыку ада и всех святых гнусными словами. Отец приказывает Фроку:

— Забери детей и возвращайся за стены. Никому не известно, что сейчас может случиться.

Фрок подходит к близнецам, ухмыляясь. В этот момент они слышат в хаосе звуков тревожной ночи тихий тоненький женский плач.

Братья переглядываются.

— Сёстры, — говорит Рао — и Тедару больше ничего не надо объяснять.

Славно быть близнецами — понимание между тобой и братом такое быстрое, что масса времени экономится на разговорах.

— Может, успела? — с надеждой говорит Тедар.

Рао пожимает плечами. Ему очень не по себе.

— Пошлите, молодые господа, — говорит Фрок.

— Надо говорить «пойдёмте», — огрызается Тедар. Рао понимает и это — Фрок и его раздражает.

Фрок не торопит — ему тоже не хочется уходить, любопытно. Все притихли. Воины отца смотрят в темноту чащи — шагах в трёхстах, не более, у лучников — луки в руках, у прочих — руки на эфесах. Ждут. Время крадётся ужасно медленно. Лес гасит и убивает все звуки — затаился.

Чудовище ломится через заросли с треском, хрустом, сопением — оно себя обозначило, и в него можно целиться на звук. Отец жестом приказывает своим людям приготовиться, видит близнецов чуть поодаль, но не успевает их выбранить. Монстр выскакивает на луг, в лунный и факельный свет, встряхивается.

Он похож на громадного пса, ростом с телёнка, не меньше — мускулистого настолько, что торчащие бугры мышц распирают клочковатую шкуру и перекатываются под ней. Бежит легко, не угрожающе, а как-то даже весело, резвясь, виляя лысым, словно крысиным хвостом. У него в пасти какой-то окровавленный шмат.

Никто не стреляет. Зверь видит отца — и идёт, как собака к хозяину: прижав уши, пригибаясь, крутя хвостом, как бичом. Глаза на жуткой морде горят, как угли — рдеющим красным — но нет ощущения лютой злобы, есть — преданность и подобострастие до желания прилечь на брюхо перед господином.

Может, поэтому и не стреляют.

А чудовище, ластясь, поскуливая, как обрадованная собака, кладёт перед отцом окровавленное нечто. В багровом месиве торчит рожок-веточка.

— Ты меня понимаешь, Когар? — говорит отец странным тоном.

Зверь ухмыляется, приседает, почти ползёт — смотрит на него снизу вверх, с обожанием, кровавая пена капает с клыков: «Ваша светлость, я выполнил ваш приказ, я принёс дичь, ваша светлость! Я — молодец?»

— Хороший пёс, — говорит отец с фальшивой ласковостью, под которой — отвращение. Когар делает ещё несколько шагов, будто хочет тыкаться башкой в колени отца, лизать ему руки — как делают настоящие собаки. Отец стремительным, неуловимым движением втыкает кинжал ему в затылок. Зверь оседает, рушится на траву, не успев взвизгнуть.

— Всё в порядке, — говорит отец воинам. — Но я напоминаю всем: вот что происходит с теми, кто нарушает запрет — даже если запрет нарушается ради выполнения приказа.