|
Голос Дерби возвысился до тонкого, ужасного вопля, а затем оборвался почти механическим щелчком. Я вспомнил про те случаи у меня дома, когда его повествования внезапно обрывались — когда мне начинало казаться, будто в нашу беседу вмешивалась темная, телепатическая сила Айзенат, которой хотелось заставить его умолкнуть. На сей раз было что-то похожее, но все же отличное от предыдущего, и определенно более ужасное. На какое-то мгновение лицо сидящего рядом со мной человека исказилось до неузнаваемости, тогда как все тело сотрясла резкая конвульсия, как если бы кости, органы, мускулы, нервы и железы его организма стали перестраиваться, занимая совершенно иное расположение и превращая его самого в совершенно иную личность.
Никогда в жизни не смог бы я сказать, что являлось в те минуты для меня источником самого дикого кошмара. Все мое естество словно окатила, захлестнула громадная волна болезненного отвращения — такое леденящее, парализующее ощущение крайней чуждости и аномальности, что я чуть было не потерял контроля над машиной. Сидевшая рядом со мной фигура уже была похожа не столько на моего давнишнего друга, сколько на чудовищного пришельца из другого мира, превратившегося в проклятое, дьявольское порождение неведомых мне и злобных космических сил. Сразу же вслед за этим Дерби-напарник неожиданно ухватился за руль и заставил меня поменяться с ним местами. Сумерки уже успели сгуститься, а свет огней Портленда находился слишком далеко, а потому я не мог как следует разглядеть его лицо. И все же нельзя было не заметить безумного блеска его глаз, на основании чего я понял, что сейчас он находится в том самом сверхвозбужденном состоянии, так непохожем на обычное, которое не раз уже замечали многие люди. Казалось стланным, даже невероятным, что вялый, апатичный и растерянный Эдвард Дерби — тот, которому никогда не удавалось утвердить себя настолько, чтобы вообще научиться водить автомобиль — станет отдавать мне приказы и вырывать руль моей собственной машины, и все же именно это и произошло в действительности. Добившись своего, он некоторое время ничего не говорил, а я, объятый неописуемым ужасом, был даже рад его молчанию.
V В свете мелькавших мимо огней я увидел его плотно сжатые губы и невольно вздрогнул при виде ярко пылающих глаз. Люди были правы — пребывая в подобном настроении, он действительно чертовски походил на свою жену и старого Эфраима. При этом меня отнюдь не удивляло то обстоятельство, что, находясь в таком состоянии, он мог вызывать всеобщую неприязнь, поскольку во всем облике его и в самом деле появлялось что-то неестественное, а сбивчивые, почти бредовые высказывания вносили в окружающую его общую атмосферу нервозности даже некоторый элемент зло-вещности. Вот и сейчас этот человек, которого я всю свою жизнь знал как Эдварда Пикмэна Дерби, казался мне совершенно незнакомым, даже чужеродным существом, пришельцем из какой-то черной бездны. Вплоть до тех пор, пока мы не выехали на длинный и прямой отрезок пути, он не раскрывал рта, а когда заговорил, голос его показался мне совершенно незнакомым. Он стал ниже, жестче, и в нем зазвучала решимость, которую мне никогда не доводилось слышать ранее. Изменилось и произношение — в нем появился необычный акцент, который смутно, расплывчато и одновременно пугающе напоминал мне что-то или кого-то, хотя я был не в состоянии припомнить, кого именно. В тембре его голоса можно было различить явную иронию, даже некоторую насмешку, причем это была отнюдь не та искрометная, беззаботная и в целом довольно веселая насмешливость неоперившегося «утонченного» существа, которая являлась как бы частью натуры Дерби, но нечто напоминающее мрачный, идущий от глубокой самоуверенности, и определенно зловещий сарказм. Я поражался собственному самообладанию, продолжая слушать это дикое, но одновременно пронизанное непонятной паникой бормотание. — Надеюсь, Аптон, ты простишь мне мою выходку, — услышал я. |
