|
Сегодня он чувствовал себя на редкость умиротворенно. Вечер был еще теплым, днем же, когда и вовсе было жарковато, он успел соснуть пару часов в тени на лавочке у сорок седьмого дома, где его почти никогда не гоняли. Проснувшись, Ромео за какие-то полчаса честно заработал свой сороковник, сдав в соседнем пункте припрятанное со вчерашнего дня вторсырье: жестяные банки, пару вязанок газет и прочее барахло. Часть принесенного приемщик взять отказался, но это не испортило Ромео настроения. Он мог бы пару минут повыяснять с приемщиком отношения, но в такой погожий и славный денек на подобные подвиги как-то не тянуло. Вместо этого он неспешным шагом отправился в ближайшую аптеку, где молча протянул два червонца и так же молча получил стограммовый пузырек «боярышника» и пять рублей сдачи. Оставшихся денег с лихвой хватало на баночку дешевого совдеповского лимонада и беляш, чем он и обзавелся в лотке в двух шагах от аптеки.
Теперь Ромео сидел верхом на ящике в круге оборудованной им и друзьями «зеленки», окруженной безнадежно стареющими хрущевками и соседствующей с правильной мусоркой, куда выбрасывали в основном старую мебель, доски, железки и прочий не слишком вонявший бытовой хлам. Он достал из кармана кожаного пиджака — истертого до дыр, но настоящего кожаного — наполовину прочитанную газету неизвестного срока давности, оторвал от нее страницу и, расстелив ее на еще одном ящике, принялся обустраивать стол для раннего ужина. Ромео разломил пирожок на две части, скрутил крышечку с пузырька «боярки» и одним ловким движением большого пальца открыл баночку с лимонадом. Потом обвел накрытый стол довольным взглядом и кивнул: хорошо. Он не спешил приступать к пиршеству: хотелось впитать в себя весь этот прекрасный ранний вечер — целиком, с его спокойным теплым воздухом, с воспоминаниями о мирно и тихо прожитом дне, с предвкушением предстоящей неспешной поправки здоровья под легкую и даже еще горячую закуску. Хорошо. Ромео разом отхлебнул полпузырька семидесятиградусной жидкости, отпил пару глотков лимонада и, выждав с полминуты, откусил кусок беляша. Потом достал из кармана пачку «Беломора» и закурил, сладко и глубоко затягиваясь. Эх, хорошо… Ромео грустно усмехнулся: при нынешней его жизни и впрямь хорошо, на лучшее надеяться не приходится. Разве лишь на то, что вдруг пройдет по дороге к их дому — нет, не к их, к ее дому — Светка, держа за ручку уже вполне уверенно семенящую Пуговку. И Бог с ним, что при этом Светка будет старательно загораживать внезапно обмякшего Ромео от любопытных глазенок дочки. Бог с ним, что вдруг обожжет его Светка режущим лазерным лучом отвращения и ненависти. Лишь бы прошли они обе по дорожке, ведущей к их дому… А в остальном — что ж, в остальном и впрямь хорошо. Темнело, однако, быстро. Отсветили, отыграли белые питерские ночи, и, хоть солнце грело еще совсем по-летнему, но день выстраивался уже по-осеннему, светало все позже, темнело все раньше, а там и беспросветная — для бомжа вдвойне беспросветная — зима… Ну да это когда еще будет. Во всяком случае, не завтра. Ромео потянулся рукой к пузырьку. Ему показалось, что краем глаза он заметил какую-то смутную тень, скользнувшую через асфальтовую дорожку, ведшую к мусорнику. Он повернул голову в сторону дорожки. Нет, ничего. Прихотливая игра сумеречного света, подумал он. Импрессионизм. В таком вот натюрморте — с «боярышником», куском беляша, мусорником неподалеку и с ним самим, Ромео. Не портрет, а именно натюрморт, в самом буквальном значении этого слова: мертвая, неживая натура. Включая его, давно отвалившегося от жизни бомжа… Нет, подумал он, ни импрессионистов, ни даже старых фламандцев такой сюжет вряд ли вдохновил бы. Ну и черт же с ними, фламандцами, тем более старыми. Он поднес пузырек «боярышника» к губам. И тут же ощутил страшный, проникающий удар в руку выше локтя. |
