|
Может ли то же сказать о Физтехе уважаемый Игорь Васильевич? Он берет на себя смелость утверждать, что и среди всех мировых радиевых институтов РИАН единственный в своем роде, так как имеет в своем составе три отдела — физический, химический и геохимический, то есть обеспечивает комплексный характер изучения всех форм распада ядер. А разве деление ядер урана не одна из форм такого распада? Уже одно то, что Игорь Васильевич задолго до открытия деления урана попросился к ним в совместители, показывает широту их института. И он напоминает еще о том, что их циклотрон, уже не единственный в Европе, остается все же самым крупным, и что только с его помощью можно ставить солидные эксперименты с ураном, и что два года назад он, Хлопин, предупреждал: циклотрон строится в Радиевом институте для работ именно в этом, а не ином научном учреждении.
— Вам нужно форсировать свой циклотрон, Игорь Васильевич. И хоть он, кажется, будет крупней нашего, мы не станем затруднять вас просьбами уделить на нем время для наших работ. — Все ясно! До свидания! — Курчатов порывисто встал. Он возвращался в Физтех и довольный, и раздосадованный. Хлопин не изменил себе. Еще в тридцать втором году, когда никто и не помышлял об искусственной радиоактивности, он настаивал, чтобы физики его института решали при помощи строящегося циклотрона именно эту проблему, создавали не больше, не меньше как искусственные радиоактивные элементы. В те годы можно было лишь улыбаться, услышав такое полуфантастическое требование. Сейчас, в дни гонки урановых экспериментов, он крепко зажмет циклотрон для своих исследований. А жаль, машина солидная! При испытании разных мишеней, помещенных между дуантами, выход нейтронов уже доведен до эквивалентного тому, какой дает смесь бериллия с тремя килограммами радия! Три килограмма радия! А один его грамм стоит в валюте 80 тысяч рублей! А в химических радоновых мишенях, с которыми мы возимся, активность всего-то 500 милликюри, в тысячи раз меньше! Нет, без своего циклотрона не обойтись, прав Хлопин — все силы отдать этому! Зато одно в этой невеселой беседе отрадно — Хлопин сам будет изучать продукты деления ядер урана. Огромный груз — с плеч! Можно сосредоточиться на чисто физических, без примеси радиохимии, проблемах. И решать их будем по-старому, с помощью слабеньких химических источников нейтронов — по одежке протягиваем ножки! Ничего, и таким методом кое-чего добьемся! Отделавшись от сожаления, что овладеть циклотроном для своих тем не удастся, отныне эта замечательная машина лишь формально будет в его распоряжении, Курчатов размышлял теперь лишь о загадках, какие поставили статьи Гана и Штрассмана, Лизы Мейтнер и Фриша. Главная — вторичные нейтроны. Есть они или их нет? И если есть, то сколько их вырывается из ядра урана на каждый попавший извне нейтрон? А кому поручить исследование вторичных нейтронов? Курчатов перебирал в уме сотрудников. Одного нельзя оторвать от срочных дел; другой не выказал особой энергии, а сегодня — в начавшемся во всем мире беге экспериментов — нужна только та энергия, какую называют дьявольской; третий в нейтронной физике разбирался, но души ей не отдавал. Поиски свелись в одну точку — Флеров. Это была кандидатура почти идеальная — увлеченный, горячий, в нейтронах давно увидел смысл жизни — такого и подгонять не нужно, скорее, сдерживать. Он всюду поспевал, за все с жаром брался, и пока дело у него шло. Многовалентный Флеров, сказал о нем кто-то насмешливо. В насмешке было больше признания, чем иронии. Курчатов прошел к себе. По молчанию, с каким физики работали, по украдкой бросаемым взглядам он угадывал нетерпение. В науке совершилось чрезвычайное событие — кого оно коснется? Каждый жаждал приобщиться, никто не осмелился вылезть вперед других. Иные поворачивались спинами — сам не напрашиваюсь, а там — ваше дело. Когда Курчатов уходил, Флеров помогал аспирантке Тане Никитинской налаживать ионизационную камеру. |
