|
Зимин полез за папиросой: – На то жена. Андрей выгреб из печурки раскаленный уголек: – Не всякая прилетит. – На такой и не женись. Если не прилетит – это и не жена. Андрей прикурил и больше не сказал ни слова. Они пошли к скале. Два буровых молотка сотрясались как в лихорадке в <sup>:</sup>их руках, и острые буры вгрызались в скалу, кроша и ломая мерзлый камень. Узкой серой струей бежала вниз пыль, вставала облаком, и черные Андреевы брови поседели, а на ресницах Зимина повисли мельчайшие частицы камня. Их стеганки, лица, ушанки, ватные штаны и валенки густо запорошила пыль, и только глаза оставались нетронутыми. Даже ветер, порывами налетавший с Ангары, не мог сдуть эту пыль, так глубоко и прочно въелась она. Устав держать двухпудовый молоток, Андрей выключил его; выключил свой молоток и Зимин; они сняли респираторы. – Но ведь все разные, – сказал Андрей. – Другие поспокойней: не побегут. – Да, есть равнодушные и есть настоящие. – Знаешь, – сказал Андрей, не глядя на Зимина и поглаживая кожух бурового молотка, – встретил я тут одну. Ничего. Из головы не вылазит. Походили вместе, на коньках по Ангаре покатались. Очень хорошая. Но ведь я, можно сказать, рабочий простой, понимаешь, темнота, как выражается наш Юрка… – Что, не любит? – спросил Зимин. – А пойми их! Зимин заменил вату в респираторе. – Слушай, – сказал Андрей, – а может, мы сами ищем бог весть что, а на черта? Была у нас в деревне девка: и с лица красавица, и фигура что надо, свадьбу в октябре назначили. А как подошел этот самый октябрь, махнул я рукой, и дело с концом: странно было, что вот она, эта самая Варька, будет моей женой. Взял и не женился. – И правильно сделал, – сказал Зимин. – Ас этой все другое. – Понимаю… – Знаешь что, Сашка… А может, все это пустяк? Вымыты дома полы, чугун полон щец, печка протоплена, бельишко простирано – что еще надо от бабы? Андрей натянул на лицо респиратор и включил молоток. И снова их пальцы сжимали ручки молотков и металл сквозь рукавицы прожигал кожу. Дышали через респираторы, но пыль все равно похрустывала на зубах, щекотала ноздри, набивалась за шею. Серые струи раздробленного камня текли к ногам; с сухим треском стучали буры, и парни, неуклюжие и полуоглохшие, стояли на узком карнизе стены и все глубже и глубже вгрызались в скалу. Когда Зимин на мгновение выключил молоток, чтоб передохнуть и выпрямить спину, ему вдруг почудился женский голос. В ушах еще звенело, и он не поверил себе: вокруг скалы, замерзшая Ангара, откуда здесь быть женщине? Тем не менее она здесь была. Она стояла у края скалы, в полушубке, валенках, сером платке, и что-то кричала им. Не успел Зимин стащить респиратор, как женщина взялась за веревку, ступила через край обрыва и, не привязываясь, по выбоинам спустилась к ним. – Доброе утро. – Она протянула им руку. Только сейчас Зимин узнал в девушке Анку Степанову, инженера по технике безопасности. Он пожал ее руку в вышитой крестиками варежке и сказал: – Прости за серый вид: пудру снять не успели. Анка улыбнулась, стукнула валенком о валенок, сунула руку в карман и бросила в рот несколько кедровых орехов: – Так… Пояса на месте. А веревки опробованы? – Да чего там еще, – сказал Зимин, – сама нарушаешь технику безопасности, лазишь не привязываясь, а с нас требуешь. Анка выплюнула скорлупу: – Я начальство, мне можно. – Храбрая какая! Она бросила в рот новую горсть орехов. |
