Изменить размер шрифта - +
Амальгама боли наконец тает, и из её глаз катятся самые настоящие слёзы… Впервые в жизни я вижу её плачущей. Моя «железная леди», несгибаемая, непобедимая – и слёзы… Невероятное сочетание. Мои руки сами тянутся к её лицу, чтобы вытереть эти огромные алмазные капли.

– Саш, нет… Это не то, что ты подумала.

Я сижу на кровати, а она – передо мной на корточках. Тихий августовский вечер с грустной лаской румянит косыми закатными лучами оконную раму – словно роковой месяц пытается извиниться.

Сама не знаю, зачем я связала эту петлю. Боль-вдова снова ожила во мне и заломила руки в своём траурном плаче, и меня от её завывания на миг переклинило. Я бросила верёвку в угол, а Александра, приехав с работы, нашла… И вот теперь, со слезами в вопрошающих глазах, она протягивает её мне на ладони.

– Саш, нет, нет… Ты не так поняла. Я не собираюсь ничего делать, – бормочу я торопливо, гладя короткие пепельные волосы Александры. – Ты же видишь, я её отбросила. Ничего такого я не хотела, поверь мне.

Твоя сестра с горечью качает головой.

– Лёня… Просто так петли не завязывают.

– Да нет же! – Схватив верёвку, я отшвыриваю её, и она растягивается на полу, зацепившись за ножку стула. – Не надо, не беспокойся.

Я всё-таки дотрагиваюсь пальцами до щёк Александры, смахивая тёплые слезинки. Её веки, дрожа, зажмуриваются, а руки ложатся сверху на мои.

– Лёнь… Если с тобой что-нибудь случится, я… Не знаю, – шепчет она.

– Со мной ничего не случится, обещаю, – улыбаюсь я, сама чувствуя щекотку в носу – предвестник слёз. – Саш… Можно личный вопрос?

Она открывает глаза – озадаченные, льдисто поблёскивающие от ещё не высохшей солёной влаги. От смущения рисуя пальцем восьмёрки на её плече, я спрашиваю:

– Я ведь тебе нравлюсь? Прости, если что-то не то спросила, но ты иногда… так смотришь, что я невольно…

– Если тебя это смущает, я постараюсь больше не смотреть, – перебивает она, вытирая щёки. Я готова поклясться чем угодно, что её точёные скулы порозовели.

– Саш, ну, скажи честно… Тебе же легче станет. Нравлюсь, да?

– Люблю я тебя, дурочка. Ещё вопросы?..

Колюче блеснув глазами и сердито смахнув остатки слёз, Александра встаёт и лезет в шкаф, достаёт оттуда большую спортивную сумку и начинает решительно и деловито складывать в неё мои вещи. Придавленная этим словом – «люблю» – я с минуту ничего не могу выговорить и просто в недоумении наблюдаю, как моя одежда и бельё перекочёвывают из шкафа в сумку.

– Здесь очень тяжёлая атмосфера, – говорит Александра как ни в чём не бывало – будто минуту назад и не признавалась мне в любви. – Стены и вещи пропитаны горем, утратой. Ты просто свихнёшься тут. Поживёшь несколько дней у меня, да и мне так удобнее будет.

 

Я только открываю рот, но слова не находятся. Так, без единого моего возражения, сумка оказывается полностью уложенной, а когда Александра вешает её на плечо и протягивает мне руку, у меня вырывается только нечленораздельное:

– А… Э…

Через пять минут сумка едет на заднем сиденье джипа Александры, а я – на переднем, образцово пристёгнутая ремнём безопасности и по-прежнему обалдевшая и онемевшая. Роковой август разливает в городе грустно-розовый закат.

Ведь я знала это. Я даже написала это в образе Дианы. Почему же сейчас, услышав эти три слова в реальности, я так потрясённо молчу?..

Квартира Александры – трёхкомнатная, как и у нас, даже планировка точно такая же, а потому я, едва переступив порог, уже знаю, где что находится. Только обстановка другая. Очень много тёмных тонов – коричневый, тёмно-бордовый, красный.

Быстрый переход