Сюрреализм какой-то — я в объятиях этого человека, в этом месте, тайна гибели Лилы раскрыта. И почему у него рубашка мокрая?.. Только тут я сообразила, почему он меня обнимает. Я рыдала и не могла остановиться.

Мне вспомнилось последнее в Лилиной жизни утро: как она заметила сломанную ветку на крыльце и как мы оставили ее там валяться. Вспомнилась ночь, когда мы лежали в траве на заднем дворе, высматривая созвездие Лиры, а Лила рассказывала мне про Орфея, который не сумел вернуть жену из царства мертвых. Я думала о том, какой она была — моя прекрасная, гениальная, скрытная сестра — и какой могла бы стать. Думала о родителях — обоим удалось наладить жизнь с одной дочерью вместо двух. За эти годы я так мало смогла им дать. Ничего, зато теперь я могу дать им правду.

В комнате успело потемнеть, наверху включили воду, и старые трубы заурчали. Наконец Фрэнк выпустил меня. Мы отодвинулись друг от друга. После такой внезапной близости в воздухе повисло чувство неловкости. Мне хотелось что-то сказать ему, но в голову ничего не шло. Первым молчание нарушил Фрэнк:

— С тех пор как Уилл умер, я все надеялся, что однажды его музыка вернется. Какой-нибудь диджей на радио поставит старую запись, или кто-нибудь из журналистов напишет про него в журнале, и люди вспомнят и снова станут слушать его песни. Хочется, чтобы о нем помнили как о Билли Будро, который писал классную музыку.

— Вы должны это послушать, — сказала я. — Очень красивая песня.

Фрэнк подошел к магнитофону, включил его, и зазвучал хрипловатый голос Билли Будро.

Песня кончилась. Фрэнк и не подумал отвернуться. Так и стоял у магнитофона, положив руку на камин и глядя в одну точку, а по щекам текли беззвучные слезы.

Тридцать восемь

Торп увидел мое отражение в оконном стекле и вскочил, повернулся. Комнату освещал только монитор компьютера. В его тусклом свете Торп казался бледным и нездоровым.

— Ты как сюда?..

— Я стучала, а вы не слышали. Входная дверь была не заперта, вот я и…

Изумление на его лице сменилось надеждой.

— Я закажу для тебя ключ. Можешь приходить когда вздумается. Знать, что ты можешь появиться в любой момент, — какой прекрасный стимул! Буду сидеть за столом, глубокой ночью…

— Давно хотела спросить: а почему, собственно, вы работаете глубокой ночью?

— Мысли яснее.

— Понятно.

— Так я что говорю… буду сидеть здесь, в кабинете, силясь родить очередную фразу, и вдруг услышу, как ты поворачиваешь ключ в замке. Я не встану из-за стола, а тебе даже не нужно заходить здороваться. Но я буду слышать, как ты ходишь внизу, готовишь себе какой-нибудь перекусон, снимаешь с полки книгу. Я вернусь к работе и буду воображать, что ты — мой читатель. Каждое слово, что появится на странице, будет обращено к тебе. Давным-давно один словесник говорил мне: помни о публике! А я никак не мог понять, что он имеет в виду. Как узнать, кто твоя публика?

— В любом случае — не я.

— Что?

— Ваша публика.

— Ты могла бы стать ею.

— Я предпочитаю беллетристику, помните?

— Тебе повезло! На подходе мой новый роман. Кто знает, может, тебе понравится. — Торп кивнул на стул возле стола: — Присаживайся.

Я подозрительно оглядела табуретообразное детище эргономики.

— Похоже, эта штуковина не очень-то удобна.

— Рекомендация моей инструкторши. Прежде чем настроить мысли, настрой тело — из этой оперы.

Я осталась стоять, разглядывая стол, заваленный бумагами и записками. Возле клавиатуры лежал карандашный набросок — рисунок моего прежнего дома. На окне второго этажа висела кормушка в виде викторианского домика.