— Смешно, — заговорил он, — когда Майк предложил поехать с тобой, я так живо представил себе, как все это будет… Снова вместе, едим в игрушечных ресторанчиках, бежим под дождем в наш отель. Как раньше. И все ждал, когда же ты дашь знак. Каждый раз, когда видел тебя в конторе, надеялся: сегодня ты передумаешь. Или хотя бы позволишь пригласить себя на примирительный ужин.

Я помолчала.

— Мне там надо было кое с кем повидаться.

— Знаю, слышал. Удивительное дело.

В дверь ворвались звуки музыки, и мимо прошествовала группа стариков с трубами.

— Мы ведь так и не поговорили о том, что произошло в Гватемале, — заметил Генри.

— Все нормально, Генри. Это было так давно.

— Ну, не так уж и давно.

Он засыпал кофе в кофейный пресс, залил кипяток.

— Совсем забыла про это твое пристрастие. По-прежнему беззаветно предан «французскому прессу»?

— Единственный цивилизованный способ.

Генри ждал, пока заварится кофе, а я смотрела на улицу. Потом он принес на стол две фарфоровые чашки — голубую и желтую.

— Миленькие.

— С распродажи. Я подумал, пусть вся посуда будет разномастной.

Мимо прогрохотал автобус, люстра над столом задребезжала. Генри разлил кофе по чашкам и сел.

— А в Гватемале я, наверное, просто струсил. Не хотелось больше ругаться. Мы с тобой вечно грызлись.

— Знаю. Прости.

Снаружи раздались громкие хлопки, затем крики и смех. Я оглянулась — несколько девчонок скакали по улице и на бегу запускали петарды. Все в одинаковых черных платьях, с ярко-красной помадой на губах и с одинаковыми конскими хвостиками. Вдруг одна из них, словно почувствовав мой взгляд, обернулась, встретилась со мной глазами и притормозила. Я махнула ей, она помахала в ответ.

Генри отхлебнул кофе.

— Ты какая-то другая.

— В чем другая?

— Раньше ты была такой нервной, суетливой, вечно озиралась.

— А теперь?

— Ну, не знаю. Угомонилась, что ли.

— Вот и об этом я совсем забыла.

— О чем?

— О том, что ты всегда видел меня насквозь. Мне от этого становилось не по себе. Слишком хорошо ты меня знал.

— А это плохо? — поинтересовался Генри.

— Тогда мне казалось, что плохо.

Мы молча наблюдали, как полицейские огораживают улицу для шествия.

— Помнишь?

— Конечно.

Он имел в виду День поминовения усопших несколько лет назад, когда мы с ним принимали участие в шествии. Его идея.

— Тебя очень шел костюмчик скелета, — заметил Генри.

— Правда? — засмеялась я.

До сих пор помню, как у меня стянуло всю кожу от белой замазки на физиономии. В кармане я несла фотокарточку Лилы, ту, что я сделала «мыльницей» в конюшне, вскоре после покупки Дороти. Я забыла выключить вспышку, и на карточке видно, как Дороти в страхе отпрянула. А Лила подалась вперед и крепко держится за сбрую, ни капельки не испугалась. Наоборот, ей ужасно весело.

— Помнишь ту карточку? — спросила я.

— Конечно. Ты еще положила ее на алтарь, а когда мы уходили, забрала назад.

— Ты видел?

Генри кивнул.

— А почему ничего не сказал?

— Подумал, что у тебя на то есть свои причины.

— Я положила карточку, а потом передумала. Не хотела расставаться с Лилой, даже с ее карточкой.

В открытую дверь потянуло свежестью. Вечерело.