Сегодня, именно сейчас вдруг понял королей, которые всегда держали при дворе человека, способного высказать всю правду в лицо. Это бодрит, это заставляет бороться, стремиться к лучшему. Для Славы этим человеком стала Ада. Так неожиданно и оттого остро. Чего добиться хотела хрен её знает, а вот его задела. За живое. То живое, которое, казалось, давно потеряло силу сопротивления. Истончилось и не напоминало о своём существовании.

Всё перевернула! И почву из под ног увела. Ничего хорошего её появление не предвещало и оттого, несмотря на, казалось бы, очевидные плюсы вдруг захотелось отступить. Благоразумно и правильно. Так, как и должен поступать самостоятельный состоявшийся человек. Азарт однажды привёл Славу в упадок, кому спасибо сказать, что выкарабкался, до сих пор не знал, а вот Ада снова тянет его на ту шаткую дорожку, которую давно научился стороной обходить. С этим надо что то делать. Например, забыть. Просто забыть.

Сквозь сон услышал тихий голос. Нежный и ласковый. Незнакомый. Он окутывал печалью, разливал страдание. Плавная мелодия манила, зазывала на себя. Слава резко на постели подскочил, головой тряханул, но звуки не исчезли, а, наоборот, стали чётче, громче. Он прислушался. Конечно же, это был рояль. Отчего то свой инструмент он не узнал. Марина тоже играла на нём и довольно неплохо, но сейчас он звучал будто иначе. Стал покладистым, укротил нрав и боялся демонстрировать недовольство. На всё готов был, только бы играть продолжали.

Слава играл на гитаре и то, как инструмент чувствует музыканта, знал не понаслышке. Оставленный в придачу к дому рояль не поддавался, то и дело капризничал, а вот сейчас нашёл ту твёрдую руку, которой готов покориться. А ведь Ада утверждала, что играть не умеет…

Захотелось на неё посмотреть. Не подойти, ни в коем случае! Только глянуть издалека и что то для себя понять. Ведомый мелодией, Слава вышел в коридор, приблизился к лестнице. Звучали последние аккорды старинного романса. «В лунном сиянии снег серебрится…». Именно так он начинался, а дальше слов и не знал, но мелодию помнил точно. Приглушённый свет гостиной комнаты практически поглотил хрупкую женскую фигуру. Она была в платье. В том самом, с которым, как утверждала, не справится самостоятельно. Правильно. К такому инструменту в пижаме приближаться не стоит… Последние звуки стихли. Её напряжённая спина вытянулась, пальцы потянули за крышку, скрывающую клавиши, и опустили её с тихим хлопком. Несколько секунд молчания отозвались необъяснимым холодком, который путешествовал по оголённой спине. Слава напрягся, хотя едва ли мог объяснить подобную реакцию.

Ада сидела недвижимо, будто замерла на месте, но что то в её силуэте, во всём образе было не так. Спустя мгновение, она вскинула руки, чтобы изящным движением кончиками пальцев провести по гладкой поверхности инструмента. И столько нежности было в этом прикосновении, столько трепета, что, казалось, не встретишь на свете более беззащитного существа, чем она сейчас. Мягкая и ранимая. Такая непохожая на ту, что старательно демонстрировала несколько часов назад.

Пальцы задрожали. Хотя, пожалуй, если бы они просто дрожали, Слава едва ли смог бы это заметить. Нет. Они завибрировали. Тут же дрогнула и ровная спина, поджались расправленные до этого плечи и раздался тихий протяжный вой. Ада с нескрываемым облегчением рухнула на выступ рояля и зарыдала. Не жалея слёз, не жалея тонкого голоса, который грозился сорваться в любое мгновение, рыдала, захлёбываясь горем, страданием, непреодолимым несчастьем. Так неожиданно, что даже не понял, что нужно делать, так и стоял истуканом, подглядывая за чужой, незнакомой ему жизнью.