Глаза у нее защипало, сердце перевернулось от мучительной боли. Чувства возобладали над волей, и она беспомощно потянулась за фотокарточкой, которая словно умоляла не разрушать прошлое столь беспощадно.

Как только любимые черты Фрэнка ожили в ее памяти, глаза вновь наполнились слезами, и она выронила фотографию. Новый порыв ветра тут же воспользовался этим. Тихо вскрикнув, Шарон вскочила, чтобы бежать вдогонку, но кто-то опередил ее, с небрежной легкостью поймав снимок на лету. Ехидное выражение промелькнуло на его угрюмом лице, когда он взглянул сначала на фото, а потом на нее.

— Роберт! — с ненавистью произнесла Шарон, пока он вразвалку приближался к ней, все еще держа в руке фотографию.

Роберт мог бы стать для нее дорогим и любимым старшим братом Фрэнка, но не нашлось бы двух более непохожих друг на друга людей, с горечью думала Шарон. Между тем кузен уже стоял рядом и внимательно всматривался в костер.

Фрэнк весь лучился теплом и смехом, чего стоит одна эта солнечная улыбка!.. Он отзывчив и легок во всем, и ей было так отчаянно просто влюбиться в него…

Другое дело Роберт. Он даже не приветлив — по крайней мере с ней, а уж о душевном обаянии и говорить не приходится. Даже те, чьим расположением он пользуется, — например, ее мать, — признают, что с ним далеко не всегда приятно общаться.

— Это все потому, что ему пришлось влезть в отцовский пиджак слишком рано. — Не раз Шарон выслушивала от матери одно и то же внушение. — Ему было лишь двадцать, когда умер Чарли, и парень принял на себя всю ответственность за мать и Фрэнка, и, конечно, за бизнес, а ведь это наше общее дело.

И так далее… Шарон с раздражением невольно повторяла про себя наизусть, что «тяжким трудом и преданностью интересам семьи Робби превратил компанию в нечто куда более впечатляющее, чем то, какой она была во времена его отца».

Да, мать защищала «бедняжку Робби», потому что он приходился ей племянником. Шарон понимала силу этой родственной привязанности, но не могла побороть неприязни к кузену, которая со временем переросла в отвращение. Она знала и то, что Роберт, мягко говоря, отвечает ей взаимностью, хотя и маскирует это, искусно прикрывая изощренность своих издевок внешней галантностью (в их нескончаемом поединке ответные колкости Шарон были детским, игрушечным оружием). Ее поражало, что со стороны многие почем-то находили Роберта куда более привлекательным по сравнению с Фрэнком.

— Он очень сексуален, и притом опасно сексуален, — поделилась своим впечатлением с Шарон одна из девушек, работавших в небольшой семейной фирме, которую Роберт возглавил после смерти отца. — Бьюсь об заклад, в постели он на такое способен!.. — убежденно добавила эта крошка, как бы в ответ на ее холодное молчаливое недоумение.

Шарон буквально передернуло от столь недвусмысленного откровения. Она подумала, что, если бы эта девица видела, каков Роберт на самом деле, каким жестким и тяжелым он может быть, обольщение, пожалуй, испарится за секунду. Сама Шарон менее всего хотела бы любви такого типа. Тем более что знала, кто должен ей принадлежать — душой, сердцем и телом…

Ей было двенадцать, она еще не начала расцветать, когда, взглянув через стол на первом своем полувзрослом дне рождения, она увидела Фрэнка и влюбилась в него без памяти. И все это время, целых десять лет, тянулась к нему, ждала, надеялась, молилась, страстно желая, чтобы и он полюбил ее — не как кузину, а как женщину. Единственную женщину. Только он так и не полюбил.

Вместо этого Фрэнк увлекся другой. Втюрился в миленькую, забавную Джейн. А сейчас малышка стала его женой. Шарон не могла даже возненавидеть ее, хотя и очень старалась.

Не очень-то Фрэнк и Роберт походят на братьев, разве что оба высокие и широкоплечие, решила Шарон, с негодованием глядя на старшего кузена.