— Я не подросток, — оскорблено возразила Шарон. Щеки ее вспыхнули.

— То, что ты не можешь контролировать свои чувства, говорит о противоположном, — холодно заметил Роберт. — И, как подросток, ты явно испытываешь удовольствие, упиваясь несчастьем, которое ты сама себе изобрела, этой своей… своей бесконечно раздуваемой «любовью», которую, как ты говоришь, ты испытываешь к Фрэнку. Но тебе, чтобы оставаться собою, приходится и всех остальных втягивать в этот сусальный сюжет.

— Это неправда! — воскликнула Шарон, вскипая от негодования. — Ты…

— Это правда, — безжалостно заявил Роберт. — Вспомни, как ты вела себя на свадьбе… Думаешь, там был хоть один человек, который не видел бы, что ты делаешь и вообще в каком состоянии находишься?

— Я ничего не делала, — возразила Шарон. Теперь ее лицо стало совершенно белым.

— Делала. Ты пыталась заставить Фрэнка чувствовать себя виноватым, а всех остальных — жалеть тебя. Но ты не жалости их заслуживаешь, а презрения. Если бы в самом деле любила брата — по-настоящему любила, — ты бы поставила его счастье выше своих эгоистичных надуманных страданий. Говоришь, что ты больше не девчонка, что ты повзрослела… Ну тогда и веди себя как взрослая.

— У тебя нет никакого права так говорить со мной. Ты вообще не представляешь, что я чувствую и как…

Она застыла, когда Роберт артистически громко расхохотался — резкий, надменный смех расколол ранние сумерки.

— Не представляю? Очаровательный мой ангел, да весь город знает о твоей всепожирающей страсти.

Шарон молча впилась в него взглядом.

— Нечего сказать? — усмехнулся он.

У Шарон ком подступил к горлу. Действительно, многие знали, что она испытывает по отношению к Фрэнку. Она не могла этого отрицать. Но не потому, что она выставляла свою безответную любовь напоказ, чтобы заставить Фрэнка чувствовать себя виноватым, как только что несправедливо упрекнул ее Роберт.

Она же была совсем ребенок, когда впервые в жизни влюбилась, и просто не могла осмотрительно контролировать каждый свой шаг. Это чистое, совершенно невинное влечение длилось так долго, что окружающим легко было многое заметить. Но она никогда, ни по какому поводу не пыталась управлять Фрэнком — что бы ни говорил Роберт — и тем более не упивалась наигранным страданием, чтобы кто-то еще посочувствовал ей.

Конечно, она сожалела о том, что родственников беспокоила ее привязанность к Фрэнку. Иначе зачем в тот вечер, когда Фрэнк и Джейн объявили о своей помолвке, она молча поклялась, что найдет какой-то способ разлюбить его?

Возможно, она не слишком в этом преуспела, но, по крайней мере, пыталась — и до сих пор пытается.

Она сознавала, что это необходимо. Джейн так подходит Фрэнку, и потом они действительно любят друг друга. Будь на месте Джейн любая другая девушка, Шарон могла бы заподозрить ее в том, что та специально подстроила так, что влюбленная кузина оказалась среди тех, кому пришлось ловить букет невесты. В лучшем случае — чтобы дать понять, что пора бы и ей найти своего мужчину; в худшем — чтобы унизить и отомстить, лишний раз напомнив, что она безвозвратно потеряла Фрэнка. Но Джейн обладала подлинно детской непосредственностью и добротой, чтобы подстроить такое, и Шарон не сомневалась, что ее побуждения совершенно бескорыстны.

Но все-таки это причинило боль. А теперь Роберт намеренно бередил еще свежую рану.

— Что я чувствую… И что я делаю — это тебя не касается, — вот и все, что она смогла вымолвить в ответ на его отповедь.

— Не касается? — Роберт иронически посмотрел на нее.