Я отступаю на тротуар, и движение возобновляется.

Водители трех автомобилей столь любезны, что нарочно сбрасывают газ – показать мне средний палец.

Испуг рассеял кайф до стадии отупения, и я просматриваю витрины-холодильники в затуманенном, летаргическом и сонном, состоянии.

На улице, когда я выхожу из супермаркета, похолодало. Зябкий ветер с озера напоминает о скорой, уже ждущей где-то за углом зиме.

Теперь в холщовой сумке у меня мороженое, и маршрут для возвращения домой я выбираю другой. Он на шесть кварталов длиннее, но потеря во времени компенсируется уединением, а мне после разговора с Райаном и стычки с таксистом требуется перезагрузка.

Прохожу мимо стройки (вечером она выглядит заброшенной), а чуть позже – мимо спортплощадки начальной школы, в которую ходил мой сын. Металлическая «горка» поблескивает в свете уличного фонаря, покачиваются под ветром качели…

Есть в этих осенних вечерах некая энергия, пробуждающая внутри меня что-то природное. Что-то давнее, из детства, прошедшего в Западной Айове. Футбольные матчи в средней школе, стадион, игроки в лучах прожекторов. Запах созревающих яблок и кисловатая пивная вонь студенческих попоек в кукурузных полях. Ветер в лицо, красная пыль кружится в свете задних фонарей – я еду в кузове старенького пикапа по проселочной дороге, и вся жизнь расстилается впереди широкой, бесконечной лентой.

Вот это и прекрасно в юности.

Пронизывающая все невесомость. Судьбоносные выборы не сделаны, дороги не выбраны, и развилка впереди предлагает чистый, ничем не ограниченный потенциал.

Мне нравится моя жизнь, но я уже не помню, когда ощущал в себе эту легкость. Разве что нечто отдаленно похожее, в такие вот осенние вечера.

Холодок начинает прочищать голову.

Хорошо, что до дома уже недалеко. А не растопить ли газовый камин? Мы никогда не делали это до Хеллоуина, но сегодня так непривычно холодно, что, пройдя около мили на таком ветру, мне хочется только одного: сидеть у камина в компании Дэниелы и Чарли с бокалом вина.

Улица пересекает линию метро.

Я прохожу под ржавеющей металлической эстакадой.

В моем представлении метрополитен – по-нашему Эл – персонифицирует город даже в еще большей степени, чем знаменитый профиль с небоскребами. Эта часть маршрута – моя любимая, потому что она самая темная и тихая.

И сейчас здесь…

Ни поездов.

Ни огней в обоих направлениях.

Ни шума пивных.

Ничего, кроме далекого рева реактивного лайнера, приближающегося к аэропорту О’Хара.

Подожди-ка…

Что-то есть, что-то приближается… шаги по тротуару.

Я оглядываюсь.

Тень бросается ко мне, расстояние между нами сокращается быстрее, чем я успеваю понять, что происходит.

Первое, что я вижу, – лицо.

Белое, как у призрака.

Высокие, выгнутые, с опущенными концами брови.

Красные, поджатые губы – слишком тонкие, слишком идеальные.

И жуткие глаза – большие и черные, как смоль, без зрачков и радужек.

Второе, что я вижу, – дуло то ли пистолета, то ли револьвера в четырех дюймах от моего носа.

– Повернись, – произносит низкий, скрежещущий голос за маской гейши.

Ошеломленный происходящим, я реагирую не сразу.

За что получаю рукояткой оружия в лицо.

И поворачиваюсь.

Сказать, что бумажник лежит в левом переднем кармане, я не успеваю.

– Твои деньги мне не нужны, – говорит он. – Иди.

Я делаю шаг… другой…

– Быстрее.

Иду быстрее.

– Что вам надо?

– Рот закрой.

Над нами проносится с шумом поезд. Мы выходим из темноты под эстакадой. Сердце рвется из груди. Я осматриваюсь – внимательно, с любопытством и с внезапно проснувшимся интересом к деталям.