Кирзач на картежника совершенно не был похож.

А когда в человеке не заметен порок?

Да тогда, когда он во власти этого порока настолько, что сам осознает свою рабскую зависимость, и сторонится этого порока — пока порок не одолеет его опять, резко и круто. Скажем, ты можешь месяцами или даже годами общаться со скромным и симпатичным человеком, уважать его за то, что он сторонится компаний — и вдруг, когда один раз удается вовлечь его в компанию, он после двух или трех рюмок резко летит с копыт, превращается в нечто иное, жалкое и несуразное, жадно поглощает любое спиртное, до которого может добраться, с раннего утра бежит опохмеляться, опохмеляется до потери сознания… и так неделю, и две, и три, до белой горячки и до клиники. И ты понимаешь, что перед тобой — законченный алкоголик, который честно сражался со своим недугом, но, раз ему уступив, полетел в пропасть.

И, наверно, по аналогии с алкоголиком, можно назвать «картоголиком» человека, одержимого картами…

Да! Вот оно, это слово!

Одержимость.

Кирзач был не бешеным, а одержимым.

А одержимые могут натворить все, что угодно.

Например, «поднять ставки». Вернуться в тот район, где их арестовали, чтобы самим себе доказать: тот проигрыш был случайным, они кого угодно переиграть могут.

Или выкинуть что-нибудь совсем несусветное.

Вот, вот, вот оно, то, что не нравилось Высику.

Конечно, кто угодно ему возразил бы, что все, примерещившееся сейчас Высику, на песке выстроено, что Кирзач просто прибег к доступному мошенничеству, чтобы «обуть» дурака и вырваться на свободу.

Но даже то, к какому именно мошенничеству он прибег, каким способом его осуществил…

Для этого надо играть блестяще.

Блестящий игрок, который на допросе скрывал свои таланты. Даже не подумал, образно говоря, «передернуть карту» или «зайти под туза», чтобы вышибить туза из рук следователя…

Зыбко, да. Очень и очень зыбко.

Но Высик чуял — именно чуял — что истина здесь. Что характер Кирзача он, наконец, понял правильно.

И, еще раз повторим, ох как не нравилось ему то, что он начинал понимать.

«Раз Кирзач однажды взялся за карты, после воздержания — значит, сейчас он похож на алкоголика, сорвавшегося в запой… И, возможно, приближается к картежному подобию белой горячки… К тому состоянию, когда человек топором искромсает собственную семью — а на следующий день не помнит, что он сделал… И если Кирзача, в таком состоянии, потянет в наш район, с одной больной мыслью отыграться за проигрыш…»

Высик, начавший опять насвистывать «Темную ночь», резко оборвал мелодию.

— Да уж, и впрямь темная ночь… — сообщил он звездам и небесам.

3

Дома Высик подогрел себе котлеты-полуфабрикат, вскипятил чайник — все на электроплитке в его собственной комнате. Высик не любил без крайней надобности толкаться на кухне среди других соседей. Он не так давно сменил керосинку на электроплитку. Но керосинка стояла в углу, заправленная керосином, в полной боевой готовности. Мало ли в какой момент она может понадобиться.

Высик поужинал котлетами с зеленым горошком, несколькими ломтями хлеба, присыпанного солью и заварил себе большую кружку крепчайшего чая. Бутылка водки у него в заначке была, даже полторы бутылки, но сегодня выпивать как-то не хотелось.

Потягивая крепкий ароматный чай, покуривая папиросу, он продолжал размышлять. Потом поглядел на часы.

— Поздновато, конечно. Хотя…

Еще несколько минут раздумывал, хмурясь, потом встал отправился к телефону, находившемуся в коридоре, в отдаленном закутке.

— Девушка, — сказал он, дозвонившись на междугороднюю станцию, — дайте мне Одессу, номер…

Высик решил позвонить Шалому (Вячеславу Илларионовичу Неховатко — но его иначе, как Шалый, никто не называл, здорово прилипло к нему это прозвище), одному из самых старых и надежных своих друзей-приятелей.