Алекс совершенно не чувствовал той близости к сыну, какую испытывал по отношению к дочери. Мать еще как-то управлялась с мальчиком, но отец видел от него лишь пеструю череду обманов, срывов, истерик и ругани. Алекс любил сына, но тот все больше напоминал ему какой-то многосерийный фильм ужасов.
К сожалению, Алекс не сознавал, что за его предложением заняться Сэмом таилось более глубокое беспокойство. Он не настолько тщательно покопался в себе, чтобы понять: на самом деле он пытается взять под контроль семью, ускользающую из-под его крыла. Такая перспектива слишком пугала Алекса, и он не мог признать, что происходит именно это. Он чувствовал, как в темных водах семейных отношений вызревает нечто пагубное, но сознание этого приходило к нему только во сне. Он был разумным человеком и прибегал только к разумным, понятным решениям. Он полагал, что в этой ситуации нужно просто крепче взяться за штурвал.
У Де Санга были замшевые ботинки — с точки зрения Мэгги, уже за это он заслуживал хорошей порки. Кроме того, он носил темно-коричневый костюм, а из-под пиджака виднелся большой, застегнутый на пуговицы кардиган. Де Санг оказался высоким, худым, с курчавой копной седых волос. Хотя рядом с письменным столом было кресло, доктору, видимо, не нравилось в нем сидеть: во время своих бесед с Мэгги и Алексом он располагался то на его подлокотнике, то на краю стола, то на подоконнике — словом, везде, кроме собственного кресла. За один рабочий день он преодолевал огромные расстояния, не покидая своего кабинета.
Соглашаясь заняться Сэмом, доктор делал это с таким видом, словно оказывал им большую услугу.
— Между прочим, — говорил он, усевшись на теплый радиатор и скрестив руки на груди, — прежде всего Сэму нужна стабильность.
— Стабильность у него есть, — ответила Мэгги.
Де Санг долго смотрел на нее, прежде чем ответить:
— В возрасте Сэма дети проходят определенную стадию развития. Им свойственно остро реагировать на эмоциональный фон. Если мать довольна, они узнают об этом, даже если она ничего им не скажет. Если отец сердится, они узнают об этом еще до того, как он открыто продемонстрировал свой гнев.
Алекс глубокомысленно и заинтересованно кивнул. Мэгги отвела глаза, пытаясь понять, к чему доктор клонит.
— Это сопереживание характерно для раннего детства, ослабевает по мере того, как дети начинают выражать свои чувства вербально, осваивают речь. Людям свойственно со временем утрачивать атавистические свойства. Но ваш Сэм все еще находится на стадии сопереживания, поэтому он откликается на некоторые эмоции, возникающие вокруг.
— Логично, — согласился Алекс, — То есть...
— Вы все это поняли с первого взгляда? — грубо перебила Мэгги.
— Распознать поведенческую модель несложно, — ответил Де Санг. — Все мы любим думать, что мы и наши отношения уникальны, — в какой-то степени это так. Но в глубине... Если в доме существует напряженность, Сэм найдет способ ее отразить. Если возникла атмосфера противостояния или противоречий...
— А что, уже шла речь о напряженности или противоречиях? — Мэгги взглянула на Алекса.
— Миссис Сандерс, вы платите мне за то, чтобы я был с вами откровенен.
— Все в порядке, — сказал Алекс, поднимаясь. — Я ценю вашу прямоту. Кое-что уже встало на свои места.
Он пожал Де Сангу руку.
Мэгги была вне себя от ярости:
— Что, черт возьми, ты ему о нас наговорил?
— Я ничего ему не говорил.
— Вранье. Ты практически сделал за него всю работу. Теперь ему даже не придется зарабатывать свой гонорар. Стабильность! Стабильность? Неужели ты не мог подождать, пока он хотя бы взглянет на Сэма? Все надо было сваливать на нас и наши разногласия?
— Смысл в том, чтобы помочь ему разобраться, а не запутывать его!
— Вздор! Ты так вылизывал ему задницу, что твоей головы не было видно. |