– «Видимо», ты сказала? Всего лишь видимо?

– Да, Алан. Я даже больше чем намекала на это вчера вечером, но ты не хотел меня слушать. Ты сказал, мы стали как будто ближе друг другу, потому что не поспорили ни разу ни о литературе, ни об искусстве, ни о политике. Но шутка…

– Что шутка?

– Мне вовсе не нравится Джойс! Я просто терпеть не могу Пруста! Я не могу благоговейно склониться ни перед одной из священных коров. Я так же консервативна, как ты, или даже больше, если говорить о политике; только у меня нет твоей смелости противостоять модным течениям и посылать интеллектуалов ко всем чертям. Кроме математики и науки, и от них я никогда не отрекусь, нет ничего, что ты когда-либо проповедовал, с чем я была бы не согласна полностью в глубине души!

– Если ты действительно хочешь сказать все эти в некотором смысле потрясающие вещи, Камилла…

– О, именно это я и хочу сказать!

– Тогда почему, бога ради, ты все время так настойчиво доказывала обратное? Почему без устали посылала ядовитые стрелы?

– Отчасти потому, что я лицемерка! А отчасти потому – потому, что ты был такой ужасно серьезный! Ты не можешь относиться с юмором ни к чему, что для тебя действительно важно, например к книгам или к английскому языку, так же как я не могу несерьезно относиться к математике или науке. Я просто не могла удержаться, чтобы не подколоть тебя!

– Ты думала, это забавно?

– Не забавно, нет! Я злюсь и говорю гадости, но я всегда потом об этом жалею. В это вся разница между нами. Я никогда на самом деле не хотела сказать ни одного неприятного слова! Тогда как твои бесконечные насмешки…

Она была совсем близко, совершенно неотразимая. Алан не сказал ей «лгунья», он вообще ничего не сказал. Прижав ее к себе очень близко, он стал старательно и долго целовать ее в губы. Реакция Камиллы, в которой на этот раз не оказалось места для изумленной паузы, была такой раскованной и пылкой, какую он мог только пожелать в своих мечтах. И так, под луной, они обнимали друг друга, и так беспорядочно прошел довольно неопределенный период времени. Потом тоненький голосок произнес:

– Алан…

– Да?

– Что… что с нами случилось?

– Что-то, что должно было бы случиться давным-давно. Я люблю тебя, моя лицемерная пуританка! Но я никогда не думал, что ты…

– Если ты считаешь меня пуританкой, – прошептала Камилла, – проверь! Просто проверь меня, только и всего! Но я никогда не думала, что ты…

– Помолчи.

– Ты не очень-то романтичен, не так ли?

Тогда он заставил ее замолчать единственным подходящим образом, еще больше усовершенствовав предыдущий способ общения.

Все, что они впоследствии сказали или сделали, – открытия, которые они совершили, обеты, которые они дали, обещания, старые как мир, но и вечно новые, – это вопросы, не имеющие прямого касательства к данной истории. Но для двоих все это было необычайно важно, и поэтому следует отнестись к ним благосклонно. Их настроение делало скачки от эротического к восторженному, от слепой силы эмоции через нежность к внезапному осознанию, что все на земле, включая и их самих, в конечном итоге беспредельно забавно. Они не понимали друг друга, решили они, но в будущем между ними больше никогда не возникнет непонимания. Теперь они стали слишком мудры, чтобы пререкаться вновь.

Затем, после того как прошло множество минут, показавшихся им слишком краткими, они вдруг поняли, что сидят бок о бок, снова обнявшись, на перевернутом лошадином корыте в ближайшей невольничьей хижине.