Каждый ищет себя в разном. Кто-то становится пекарем. Кому-то на роду написано стать гайцом. Кого-то успокоит только кожаное кресло и посадочные талоны в бизнес-класс. О ком-то с придыханием, осуждающе и восхищенно, говорят полушепотом женщины с опухшими после ночи губами. Каждому свое.

Время следопытов, первооткрывателей и авантюристов прошло. Жалкие остатки пиратов, на хреновых моторках гоняющихся за сейнерами и сухогрузами, не в счет. Последние пионеры австралийского буша носят джи-пи-эс и даже ночью ищут дорогу по его подсказкам. Исследовать что-то неизведанное можно или участникам марсианской программы, включая старичка Маска, или подводным наемникам нефтяных корпораций, добирающихся почти до Марианской впадины.

Мир вокруг перестал иметь тайны. Его нагло и цинично раздели, поставили в разные позы и рассмотрели насквозь рентгеном, видеокамерами и стрингерами. Окажись в Лох-Нессе чудовище, оно давно бы подписало контракт с цирком Гагенбека. Найди в Тибете снежного человека – его уже продали бы престарелой нимфоманке Хилтон. Тайны мира умирали вместе с ежедневно пропадающими видами амазонских пернатых.

Урфин не желал жить в мире вокруг. Не хотел платить по счетам деньгами, вмещающимися в строчку электронного кода, и завтракать долбаной булкой с яйцом в «Макдаке». Там он предпочитал пить кофе.

Ему не хотелось вставать поутру и ехать в подземке на работу. Носить искуственные волокна костюма по дресс-коду и слушать поучительные голоса коучей. И даже соблюдать правила дорожного движения казалось пыткой для нормального человеческого мозга.

Зона дарила свободу.

А свобода всегда оплачивается не деньгами. За настоящую свободу платишь собой. Кровью, плотью, душой и сердцем. Свобода не продается.

Урфин шел вслед Баркасу, глядя на белые пятна разводов пота. Сколько литров выходило из них в каждом рейде? Сколько воды выпито из фляг, чтобы выйти кристалликами на ткани? Даже современная ткань не спасала, выпуская наружу. Есть с чего, просто так ничего не бывает.

Жесть-трава цеплялась за ноги, злющая и не отпускающая таких «своих» сталкеров. Да-да, родная, мы идем и уходим. На время. Скоро вернемся, не переживай. Урфин ухмылялся мыслям. И самому себе.

Только что они оставили за спиной троих людей, кому-то дорогих и любимых. Всех кто-то любит, у каждого подонка есть мама. Узнают ли родные про их смерть?

Разменная монета Зоны – жизнь бродяги. Бродяга делает что считает нужным. Но счет ему предъявляют без форы на любые обстоятельства. Почему погибли Гиены? Потому что считали себя лучше и выше, чем Урфин с Баркасом. Жалел ли он о них? О совсем молодых мужчинах, погибших ни за понюшку табака? Наверное, да. Душа черствеет, когда тебя пытаются убить из-за денег.

Периметр уже виднелся. Не сами столбы, вышки, проволока, растянутая «егоза» и внимательные черные зрачки станковых пулеметов «Сармат». Нифига. Периметр виднелся чуть более зеленой травой и настоящими деревьями. Самыми их верхушками, появляющимися из-за горизонта. И на душе у Урфина хриплый голос Арайи выводил Show no mersy, радуясь возвращению.

Только напоследок всегда нужно помнить о паре слов. Каждый говорит так, как хочет, вслух или про себя. Но говорит:

– До свидания, Зона. Я скоро вернусь.

Отдых заканчивается быстро

Смотреть на дождь через окно, сидя в кресле.

Хлебать чай вприкуску с пряниками.

И слушать испанскую гитару.

А вот выбирать приходилось между стулом или лавкой, чай хлебать без пряников и… а вот музыки никто не предлагал. Окно, правда, было. И даже не особо грязное.