Мещерский искоса наблюдал за Зверевой. Она явно колебалась. Рассказывать что-то после смерти Шилова и, главное, после весьма недвусмысленного намека Кравченко о замешанной в преступление семье было для нее очень даже проблематично. И она взвешивала про себя, а надо ли посвящать чужих в мир своих переживаний, подозрений и страхов.

— Стресс — это сильно сказано, Вадим. — Голос ее, однако, прозвучал очень спокойно. В него даже вернулись певучие мягкие обертоны. Ни следа от того взвинченного истерического шепота, возгласов, полных рыданий. — Просто.., просто мне было как-то не по себе. Мороз по коже прошел.

— А что именно случилось? После каких событий вам приснился тот сон? — не выдержав, влез Мещерский.

— У меня был день рождения. Собрались гости, все очень поздно закончилось. Заснула я только под утро.

А потом Андрей разбудил меня и сказал, что я кричу во сне. И я сразу же вспомнила, что мне приснилось. Все так отчетливо стояло перед глазами. И мне стало жутко.

— А где вы отмечали день рождения? В ресторане?

— Нет, на подмосковной даче. Я купила дом на Николиной Горе — дивное место. Совсем дешево купила, старый дом, милый. Конечно, пришлось его сломать и построить новый. Считайте, заодно мы отмечали и новоселье.

— Собралось много гостей?

— Нет, только моя семья.

— Все те, кто приехал к вам сюда?

— Да.

— Все-все? — настаивал Кравченко. — Или кого-то все-таки не было?

— Все. Ближе их у меня никого нет.

— А это была ваша первая встреча с семьей после вашего приезда из-за границы?

— Нет, почему? С чего вы взяли? Я же там не в изгнании жила. Мы часто виделись.

— Со всеми? Я не считаю вашего мужа, вашего секретаря, Майю Тихоновну и Александру Порфирьевну — я знаю: эти люди всегда были с вами. Но остальные?

— Петя с Алисой регулярно навещали меня, и в Милан приезжали, и в Лугано — они же учились в Италии, и потом тоже, когда закончили учебу. И когда мой муж был жив, и позже. Егорка последний год жил с нами, я хотела, чтобы он тоже учился в Италии. И Дима часто гостил.

И мой брат.

Тут Мещерский хотел было ввернуть вопрос про Корсакова, но не успел. Кравченко захватил инициативу в свои руки.

— Значит, все эти люди виделись с вами часто, в том числе и после вашего брака с Шиповым. Я понял. Спасибо. Но продолжайте дальше, пожалуйста: итак, был вечер ваших именин — как водится, тосты, пожелания, поздравления и что.., потом?

— Мне вдруг стало плохо.

— Обморок?

— Нет, вы не поняли, — Зверева покачала головой. — Я ощутила вдруг себя как.., ну, как мошка, которую гнетет столб атмосферного давления. Ужасная тяжесть. Мне нечем было дышать от.., ненависти, — голос ее дрогнул.

— От ненависти? — нахмурился Кравченко.

— Да. Я вдруг всей кожей ощутила, что со мной должно произойти нечто дикое, ужасное, потому что эта волна ненависти, которую я почувствовала, адресовалась именно мне.

— Это исходило от кого-то из ваших гостей?

— Я не знаю. Но ненависть витала в комнате, где мы сидели, в доме. Я не знала, что мне делать, как спастись.

— Но в чем это выразилось? Вы поймали чей-то ненавидящий вас взгляд, кто-то что-то сказал в ваш адрес, намекнул?

— Нет. Все это было.., ну, в воздухе, что ли, — певица плавно повела рукой. — Напряжение. Электричество — как перед грозой.