— Было нечем дышать, — сказал Мещерский.

— Как? — Она заглянула ему в глаза. — Как вы сказали?

— Анчар, — Мещерский взял ее руку и почтительно поцеловал, — «яд каплет сквозь его кору, к полудню растопясь от зною…». Ядовитые пары отравленного дерева, от них невыносимо дышать.

Кравченко вернулся к дивану. Было видно, что поэтическое отступление не произвело на него должного впечатления.

— Итак, вы почувствовали угрозу, скажем так, — продолжил он невозмутимо. — И реальную угрозу?

— Я не понимаю вашего вопроса. Я просто испугалась.

А тот сон стал защитной реакцией. Те ужасные вещи, которые я намеревалась проделать с кем-то во сне, наверняка возникли в моем подсознании как отображение моего предчувствия относительно того, как именно могут поступить со мной.

Кравченко поморщился: он не терпел дебрей доморощенного психоанализа.

— А в какой момент праздничного вечера вы все это ощутили? Ну, в начале, когда все приезжали, когда сели за стол, когда первый тост подняли за ваше здоровье?

— Я не помню. Разве можно отождествить свои ощущения с ходом времени? Я сидела, все было хорошо, потом вдруг испугалась. И это все.

— Но вы ведь о чем-то разговаривали за столом?

— Я не помню.

— Вспомните. Должно было прозвучать что-то, что на миг привлекло всеобщее внимание: тост, здравица, шутка, подарок. — Кравченко перечислял медленно, давая ей возможность восстановить это в памяти. (Если пожелает, конечно, — он отчего-то был уверен, что она не пожелает.) — Ах да, подарок, — Зверева выпрямилась. — Агахан еще сказал… Да, да Подарок — он тогда впервые сообщил мне в присутствии всех, что процесс о наследстве выигран.

Ему звонил мой адвокат из Милана и сообщил, что завещание моего покойного мужа признано действительным и по нему я становлюсь единственной законной наследницей всего имущества. Агахан еще сказал: «Это как подарок вам, Марина Ивановна, ко дню рождения». И предложил по этому поводу выпить шампанского.

— Марина Ивановна, я вам сейчас задам несколько бестактный вопрос: господин Генрих фон Штауффенбах действительно оставил вам солидный капитал?

Она кивнула и пояснила:

— Я не имею полномочий влиять на процессы производства, всем по-прежнему распоряжается совет директоров компании (это оговорено в завещании). Но в остальном полная хозяйка всему я. И это намного больше того, что я заработала своим трудом. А поверьте, мне платили всегда очень хорошо.

— Охотно верю. Но мне бы хотелось, чтобы вы назвали сумму.

Зверева смерила любопытного взглядом.

— Всего шестьсот восемьдесят пять миллионов долларов.

Кравченко аж присвистнул, заметно заволновался. Он никак не ожидал такой баснословной суммы.

— А зачем же.., зачем, имея такие деньги, вы вернулись?

— Как это зачем? Что вы имеете в виду?

— Ну, зачем вы вернулись сюда, вы же теперь.., в любой стране, да что в любой, вы теперь…

— Странно, что мне надо это объяснять вам, — Зверева поджала накрашенные губы. — Впрочем, мы однажды много лет назад уже обсуждали эту тему с Руди, и он, мудрый человек, сказал мне…

— С кем, с кем? — переспросил Кравченко.

— С Рудольфом Нуриевым. И он сказал мне: «Тебя, Марина, не поймут так же, как сейчас не понимают меня».

О, он хотел вернуться домой, особенно в последнее время, когда уже болел, умирал.