"Я не виноват", — хотел сказать мальчик. Но он знал, что это была его вина; знал, что на нем лежит проклятие.

В кронах деревьев запели птицы, и Александр улыбнулся, глядя на них. Закрыв свои зеленые глаза, мальчик позволил их пению проникнуть в себя, заполнить свое сознание, смешавшись с его собственными мыслями. Тогда песни стали обретать одному ему понятные смыслы. Не слова, но чувства, страхи, маленький гнев. Птицы галдели, предупреждая друг друга.

Александр посмотрел вверх и запел: — Мое дерево! Мое дерево! Убирайся! Убирайся! Мое дерево! Мое дерево! Лети прочь, не то убью!

— Дети не должны петь об убийстве, — строго сказала ему няня, которая появилась поблизости, но держалась, как всегда, на некотором отдалении.

— Об этом поют птицы, — возразил он.

— Тебе надо внутрь, солнце слишком припекает.

— Но ребята еще играют за стеной, — возразил он. — И мне нравится сидеть здесь.

— Ты сделаешь, как тебе велят, юный принц! — бросила она. Глаза его сверкнули, и он почти слышал, как темный голос внутри него шепчет: "Причини ей боль! Даруй ей смерть!" Он тяжело сглотнул, силой воли подавляя накатившую волну гнева.

— Уже иду, — мягко ответил он. Встав со скамьи, он подошел к няне, но та поспешно отошла, пропустив его вперед, и сопроводила его до покоев. Дождавшись, когда она уйдет, Александр выскользнул в коридор и пробежал к покоям матери, приоткрыв дверь и юркнув внутрь.

Олимпиада была одна, и она улыбнулась, раскрывая ему объятия. Он подбежал и обнял ее, прижавшись лицом к ее теплой груди. Он знал, что не было никого на свете красивее, чем его мать, и отчаянно вцепился в нее.

— Ты горяч, — сказала Олимпиада, откинув его золотые волосы и погладив лоб. Она наполнила кубок холодной водой и дала ему, наблюдая, как он жадно пьет.

— Как прошли твои сегодняшние уроки? — спросила она.

— Уроков не было, Матушка. Стагра заболел. Если бы у меня был пони, он бы умер?

Он увидел боль в ее лице, перед тем как она обхватила его руками, поглаживая по спине. — Ты не демон, Александр. У тебя великий дар; ты будешь великим человеком.

— Но пони умрет?

— Думаю, может умереть, — предположила она. — Но когда ты станешь старше, то научишься управлять… Талантом. Потерпи.

— Я не хочу никого и ничего убивать. Вчера ко мне на руку слетела птица. Она долго сидела у меня на руке, прежде чем улететь. И не умерла. Правда!

— Когда твой отец вернется в Пеллу, мы все поедем к морю, и будем кататься на лодках. Тебе понравится. Мы будем плавать и наслаждаться прохладным ветром.

— Он вернется? — спросил Александр. — Кто-то говорил, что он погибнет в битве с фокейцами. Говорят, что удача его иссякла, и боги покинули его.

— Шшшш! — прошептала мать. — Неразумно произносить вслух такие мысли. Филипп — великий воин, и у него есть Парменион.

— Фокейцы одолели его прежде, два года назад, — сказал мальчик. — Две тысячи македонян тогда погибли. А теперь афиняне высадились на нашем побережье, и фракийцы обратились против нас.

Она кивнула, тяжело вздохнув. — Ты слишком много всего слушаешь, Александр.

— Я не хочу, чтобы он умер… хоть он и не любит меня.

— Ты не должен так говорить! Никогда! — вскричала она, схватив его за плечи и с силой встряхнув. — Никогда! Он любит тебя. Ты его сын. Его наследник.

— Мне больно, — прошептал он со слезами на глазах.

— Прости, — сказала она, заключив его в объятия. — Так много всего, о чем я хочу тебе рассказать; многое объяснить тебе.