Шли дни. Наступило Сретенье, а наутро после великого праздника на подворье ордена заявился Гастанг со своими плечистыми приставами. Беррингтон с Изабеллой ещё раньше отбыли ко двору, в замок Бейнар, а Парменио снова исчез по своим таинственным делам. Коронер, закутанный в теплые одежды, с низко надвинутым капюшоном — мороз стоял крепкий, — прошептал, что так оно и лучше. Не мог бы де Пейн пойти вместе с ними? Рыцарь согласился без раздумий, хотя коронер и не пожелал открыть, куда именно они пойдут. Он попросил де Пейна не надевать никаких знаков отличия его ордена, предложив взамен теплый коричневый плащ — такой же, что и на всех сопровождавших его подчиненных. Де Пейн надел предложенный плащ, поглубже надвинул капюшон, и они все вместе, выйдя с подворья, быстрым шагом направились по грязным проулкам в сторону реки. Резкие порывы холодного ветра забивали дыхание. Раненая нога уже зажила, но де Пейн еще прихрамывал. Он поднял глаза: над узкой щелью между теснившимися с обеих сторон домами нависло низкое темно-серое небо. На миг ему захотелось снова оказаться под знойным солнцем Палестины, где он родился и прожил двадцать шесть лет, но в то же время рыцарь был рад тому, что идет сейчас рядом с другом, которому всецело доверяет. Ему показалось, что на самом деле он вернулся домой и наконец перестал быть лишь покорным слугой, которого гоняют туда-сюда, ничего толком не объясняя. И все же не стоило забывать, что здесь тоже опасно. Лондон — это западня, и в темноте затаился враг.

Дневной свет постепенно угасал. На крюках у дверей, равно как и на высоких шестах в начале некоторых улиц, светились фонари. Чтобы помешать ночному передвижению всадников и экипажей, поперек улиц натягивали цепи. Прозвонили колокола церквей — наступил час вечерней молитвы. На высоких башнях замерцали огни маяков. Торговцы складывали свои столики, упаковывали и уносили в кладовые товары. Золотари убирали в тележки нечистоты и мусор, а уличные падальщики жадно бросались на бесформенные кучи отбросов. Повсюду раздавался стук закрываемых ставней, грохот запираемых дверей. Время от времени перекликались одинокие голоса. Аромат ладана из ближайшей церкви поплыл по улице, смешиваясь со слабеющими запахами из харчевен, от столиков с пирогами и жаровен уличных торговцев. Судебные приставы и церковные стражники выливали ведра ледяной воды на тех, кто отбыл наказание в колодках, смывая с них нечистоты, прежде чем освободить их и отпустить по домам, сопроводив крепкой руганью. Приоткрытые двери трактиров казались оазисами света и тепла. Вокруг них толпились нищие — в надежде на корочку хлеба или какую-нибудь еду. Никто не обращал внимания на коронера и его свиту, торопливо шагавших по переулкам. Гастанга знал здесь каждый, и все понимали, что свита, вооруженная булавами, дубинками и мечами, — надёжная защита.

Они прошли вдоль темной громады замка Бейнар, свернули в переулок, ведущий на набережную, — холодный ветер ощутимо пах солью, рыбой и смолой. Вдруг Гастанг резко остановился и постучал в дверь лавки, над которой красовалась пестрая вывеска бакалейщика, снабжающего провизией морские суда. Дверь отворилась, и хозяин, со знаком своего цеха на груди, провел их через лавку, наполненную соблазнительными запахами, вверх по лестнице, в светелку, где за столом сидели его жена и дети. Не обращая внимания на домочадцев, купец подвел коронера со всеми его людьми к закрытому ставнями окну и приотворил ставню. Гастанг мягко подтолкнул де Пейна вперёд, чтобы тот смог увидеть в узкую щелочку то, что происходит внизу, на улице. Он шепотом подсказал тамплиеру, куда смотреть — на двери трактира напротив. Это было просторное трёхэтажное здание, гордо именуемое «Спасение души».