Redentore — праздник воссоединения, когда венецианцы поздравляют самих себя. Они говорят: «Siamo Veneziani, мы венецианцы». Посмотрите на нас, поймите, как мы выживали. Пастухи и фермеры, мы выжили, став рыбаками и моряками там, где не было земли. Мы пережили готов и лангобардов, татар, персов и турок. Завоевателей, императоров и пап мы тоже пережили. И вот теперь мы здесь.

В ночь Спасителя все обряды несут глубокий исторический смысл. После захода солнца зажигают свечи на носу лодок, устанавливают некую замену столам и сервируют ужин: кастрюли с пастой и с бобами обвязаны длинными льняными полотенцами, и плывет над лагуной запах тушеной утки с сосисками и жареных сардин в маринаде.

Большие оплетенные бутыли «Белого Манзони» и «Мальбека» пустеют с тревожащей скоростью; арбуз ждет полуночи. Это праздник, где вымысел и обман становятся реальностью; когда огни светят как звезды или их свет сравним со свечением луны.

И большой белый парусник, и маленькое судно стоят на воде до двух часов или около того, а затем, как уставшая победная флотилия, движутся под свежим мягким бризом — медленно, медленно под звуки мандолин — к Лидо встречать восход солнца праздника Спасителя.

— Это и мой праздник, — объяснила я Фернандо. — Я больше венецианка, чем если бы родилась здесь. Я венецианка, Фернандо, я больше венецианка, чем ты.

Он согласился, что мы не прощаемся с Венецией в слезах, но его слова звучали глухо, как если бы я туго натянула липкую коричневую ленту, чтобы предохранить коробку от ударов; хотя я была приятно удивлена, что Фернандо может быть таким обходительным. Я не хотела оставлять Венецию. Обычно я хорошо заворачиваю какую-нибудь вещь и приступаю к следующей, но сейчас не получалось. Я помню, как в первый раз покидала Венецию. Это было задолго до нашей встречи. Так много лет прошло с тех пор.

Я пробыла здесь около двух недель в первый приезд, и покидать ее уже было горем.

Ранний утренний туман мягко и тепло касался моего лица. Я должна была купить бумагу и порошок для шлифовки золоченых вещей моему ребенку у Джанни Кавальера и завернуть в дюжину слоев «Ла нуова Венеция», чтобы предохранить от кражи, поместив в ручную кладь. Ругаясь, я тащила сломанный чемодан по брусчатке, камням и лестницам. Мои каблуки стучали тише, чем когда я впервые приехала сюда, и это был единственный звук на Соттопортего де ле Аква. Это был самый длинный маршрут из возможных через Риальто, потому что я хотела взять лодку от Сан-Дзаккариа, чтобы снова оказаться на Пьяцце. Казалось, я на необитаемом острове, это деревня без жителей, только свинцовое море. Так прекрасно. Я шла через Пьяцетту, мимо Часовой башни, между крокодилом святого Феодора и львом святого Марка. В тот миг, когда я свернула налево к pontile, пирсу, прозвучали шесть длинных ударов скорбных колоколов. Я чувствовала, что звук отдается в мой груди сильнее, чем в ушах, и повернулась, чтобы не упустить чудесный миг, когда старинные колокола торжественно зазвонят к моему отъезду, более торжественно, чем к приезду.

Когда я повернулась к лодке, слезы смешались с каплями дождя. Я миновала Пьяцале Рома, где сейчас не было никого, только компания железнодорожных рабочих. Поскольку я пребывала в печали, то отказалась, когда они с сочувствием пригласили меня в свою компанию. Прошло меньше часа, а я уже грустила по Фиорелле и моей смешной маленькой комнатке на втором этаже в ее пансионе. Она упаковала panini, маленькие толстые хлебцы с маслом, покрытые тонкими хрустящими ломтиками телятины, поджаренными с вечера. Я ела по сандвичу каждый час в коротком перелете из Венеции в Милан и потом еще в двух самолетах и на двух пересадках по пути домой…

Наш отъезд не означает, что мы никогда не вернемся назад, уверял меня Фернандо. В наш последний день мы отправились к морю встречать восход солнца, взяли cornetti в постель, которая теперь представляла собой матрац на полу, поскольку вся обстановка находилась на пути в Тоскану.