— Диву даюсь, что это старье умудрилось выстрелить хоть раз, не говоря уже о втором, — хихикал Арадзиро. Оказалось, что Кудзима подстрелил меня из «Тайсё 14 Намбу», пистолета наподобие «люгера», какими в дни Второй мировой пользовались японские офицеры. — Почти всегда эти музейные экспонаты заклинивают на первом же выстреле, особенно если они лет пятьдесят с лишним валялись без дела. Наверное, вам просто не повезло.

— Может быть, — ответил я.

— С другой стороны, вы не загнулись от двух ран и большой потери крови. Так что, может, вы удачливее, чем думаете.

— Может быть, — повторил я.

Перед самым уходом Арадзиро швырнул мне газету.

Когда он ушел, я прочел, что Гомбэй Фукугава, забитый насмерть, был обнаружен в своей квартирке в Нипггори. О Кудзиме или статуэтке Бэндзайтэн газета и не заикнулась. Никаких упоминаний о том, как смерть Гомбэя связана с гибелью Миюки и господина Накодо. В статье говорилось только, что копы допрашивают хозяев галерей патинко, куда регулярно захаживала жертва. Если верить источникам из токийской городской полиции, Гомбэй, видимо, открыл новый способ мухлежа, который невозможно засечь, и в последнее время нажил себе кучу врагов в мире патинко. Подозревали, что именно это и послужило мотивом убийства.

Ясное дело. Гомбэй вообще-то не мухлевал, но меня не удивило, что копы ухватились за версию патинко. По натуре своей инспектор Арадзиро и ему подобные избегают сложных сценариев, как кошки избегают воды, а вампиры — солнца.

Напоследок в статье говорилось, что совсем недавно была седьмая годовщина смерти Айко Симато, она же Лайм, которая пела в дуэте вместе с Гомбэем. Выяснилось, что эта годовщина пришлась аккурат на тот день, когда я встречался с Гомбэем в «Патинко счастливой Бэнтэн», — жаль, что я раньше не сообразил. Выполни я домашнюю работу, был бы немного чутче и подождал бы с интервью по крайней мере до следующего дня. А значит, я не стал бы свидетелем припадка Миюки, а если бы не я, думаю, и Гомбэй припадка бы не заметил. А значит, не спер бы идола и, скорее всего, но сей день торчал бы перед каким-нибудь автоматом патинко. Но такие мысли могут далеко завести. Мир безнадежно сложен, и все факты узнаешь, когда уже слишком поздно. Я старался делать то, что считал правильным, а больше ничего сделать и нельзя.

Кое-кто из журналистов пронюхал, что я последним взял интервью у Гомбэя, и предложил купить у меня статью, но плевать мне было, сколько корзин с апельсинами они присылали — а именно их всегда присылали; я заявил, что придется им прочесть интервью в следующем номере «Молодежи Азии». Это сработало, потому что отзвонилась Сара и заявила, что, хотя я упустил свой рейс и не уложился в сроки, в Кливленде меня все равно будет ждать работа. Дело в том, что японская пресса так упорно названивала в офис «Молодежи Азии», что пришлось им превратить заметку о Гомбэе на триста пятьдесят слов для цикла «Павшие звезды» в очерк на семь тысяч слов. Тот же, кто предложит за нее больше всего денег, потом выпустит статью в Японии. Еще удивительнее было то, что Саpa по правде сказала «до свидания», прежде чем повесить трубку. К тому времени, как я оправился от шока настолько, чтобы ответить тем же, она уже отключилась.

Мне пора было браться за ум и за ручку с бумагой, чтобы писать про Гомбэя, но самое смешное — даже после всего, что случилось, я мало что мог рассказать про этого чувака. Гомбэй любил патинко, водились у него кое-какие забавные мыслишки насчет удачи, был он отчасти клептоман и не вовремя стырил не ту штуку, по ходу дела причинив много вреда куче людей. Сколько слов вышло?

Инспектор Арадзиро навестил меня еще разок. Объявился он посреди ночи, и текло с него, как с потопшей крысы. Он рассказал мне, что наконец обнаружили Кудзи-му.