* * *

День в Лейпциге. Над главной площадью, на крыше большого дома, — два дюжих бронзовых молодца огромными молотками каждый час бьют в колокол.

Вокзал. Кажется, самый большой в Европе вокзал. Но такой и подобает иметь всемирно известному торговому Лейпцигу. Фасад у вокзала тяжелый и мрачный. Зато большое число крытых и, как ангары, огромных перронов создает особое настроение, как будто отсюда стартуют межпланетные корабли.

Я ожидал увидеть на стенах вокзала картины известных лейпцигских ярмарок, но вокзал украшают живописные группы зебр, львов и жирафов, словно бы ты сошел с поезда в Африке. Это свидетельство любви немцев к животным — город прямо с порога говорит приезжающим: не обойдите здешнего зоопарка. И мы, конечно, не обошли. Я особенно долго ходил у просторных загонов с тигрятами. Их в Лейпциге, как утверждают, рождается больше, чем в Уссурийской тайге, и город выгодно продает полосатый живой товар…

Лейпциг похож на много пожившего работягу. Красоты в нем столько же, сколько и деловитости. Дворцы из почерневшего камня и строгие легкие корпуса новых фабрик. А в самом центре, у древней церкви, стоит позеленевший бронзовый Бах. Из церкви слышалась музыка. Мы приоткрыли тяжелую дверь и вошли. Цветные стекла витражей, тонкие стрелы колонн. Все сидят. На балконе — проповедник в долгополой черной одежде. Смысл его поучений: «Жизнь — это палатка, рано или поздно ее придется свернуть, чтобы поехать на новое место». Старушки согласно кивают и вслед за священником, глядя в книжечки, тихо вторят органу. Молодая пара у входа. У этих «палатка» только-только поставлена. С людной улицы они зашли пошептаться, послушать Баха… В этой церкви Бах долгие годы был регентом. В этой церкви на балконе проповедника несколько лет стоял Лютер, под этой крышей крестили Вагнера…

В конце дня мы поехали смотреть памятник Битвы народов. Огромная, темного цвета усеченная пирамида с лестницей наверх. Самый большой памятник в Европе. Высота — чуть ниже Московского университета. Можно подняться наверх. Но лифта, понятное дело, нет. Пятьсот ступенек по крутой тесной лестнице. На ходу кое-кто глотает таблетки, хватается рукой за сердце, но лезет.

Сверху в погожий день, так утверждает путеводитель, открывается вид на сто двадцать километров. Туда — сто двадцать, сюда — сто двадцать — почти половина республики. Но нынче день пасмурный. Хорошо виден только сиреневый Лейпциг, видна равнина и огромное кладбище. В битве с Наполеоном под Лейпцигом пали двадцать две тысячи русских, шестнадцать тысяч прусских, две тысячи австрийских солдат…

Из Лейпцига тронулись в темноте. В машине я развернул пакет с книжкой, полученной в местном издательстве, — на немецком мои репортажи из Антарктиды. Лейпциг славен мастерами книгопечатания. При свете мелькающих фонарей с любопытством листаю страницы, лишний раз убеждаясь в добротности всего, что сделано немцами.

* * *

Среди не очень уж многочисленных чемпионов мира по шахматам был и немец — Ласкер. Он «царствовал» дольше всех — двадцать семь лет. Разговор об этом зашел в связи с заметкой в газете: «В школе деревни Штребек в учебный план включен новый предмет — шахматы. Ученики изучают теорию и будут состязаться в игре на уроках». Увлечение шахматами в деревне всеобщее. Местный крестьянский кооператив носит название «Шахматы».

* * *

В маленькой гостинице портье, узнав, что я из Москвы, подсел с шахматной доской. Признаюсь, что не умею играть.

— Как?! — на лице немца искреннее изумление. По его представлению, все русские обязательно играют в шахматы…

* * *

Есть города-бедняки — глазу не за что зацепиться.