Харчевня принадлежит частному лицу. Хильде Бальман.

* * *

Холодный, валящий с ног ветер. По камням шуршит сухой буковый лист. Ворота с кованым изречением: «Каждому свое».

Четверть миллиона людей прошли через эти ворота, и только малая часть из них остались живыми. Почти все ушли отсюда через трубу крематория. Вот тут стояли бараки. Вот бараки советских пленных, французов, югославов, поляков… Крохотные камеры, где изощренно пытали. А тут без пыток стреляли в затылок. Вот комната, где фашистские медики в поисках нужных им «медицинских истин» резали живых людей. Женские волосы, которые шли на матрацы; абажуры из человеческой кожи; снимки еще живых скелетов. В подвале крюки, на которых вешали. В углу дубинка. Ею добивали, если кто-нибудь оказывался слишком живучим. Большая, аккуратно обструганная кем-то дубинка. Лифт. Тележка, на которой трупы подвозили к печам. На одной из печей — венок. В ней сожгли Тельмана. Труба. Кирпичная, закопченная сверху труба. Люди в бараках хорошо знали, что за дым идет из этой трубы. Любопытно, был ли виден этот дым жителям древнего Веймара?

Ужасный вечер. Пытаюсь что-то записывать. Но рука почему-то не держит карандаш. Кисти рябин возле домов, где жили эсэсовцы, кажутся мне сейчас сгустками крови. Бухенвальд… При других обстоятельствах слово имело бы даже и поэтический смысл. Бухенвальд — «буковый лес». Но каким страшным символом на Земле сделалось это слово!

Перед отъездом из Москвы я ходил на лыжах. Тут же, на юго-западе ГДР, не только нет снега, но вовсю еще идет уборка свеклы и капусты. Аккуратности немца помогает еще и природа; липший месяц для уборки полей — великое дело! Много лошадей на полях и дорогах. Крестьянин, с которым заговорил: «С полутонной груза зачем гнать машину? Лошадь нужна в хозяйстве».

* * *

Далеко в стороне от всех туристских дорог есть в ГДР деревенька Рентенфорд. Я давно знал о ее существовании, и вот теперь, после долгих расспросов и блужданий по саксонским дорогам, въехали в деревеньку. Чем она знаменита? Тут родился, тут работал, сюда возвращался после больших путешествий Альфред Брем. Для меня всегда было тайной: как это можно было одному человеку рассказать о всех животных и птицах, какие есть на Земле? Десять толстых томов. Наверное, Брем жил в каком-то особенном мире? Нет! Все обычное. В окошко дома мы видим деревенскую улицу, гору, покрытую лесом, коровий выгон…

Много раз по дороге я видел на желтых, одинаковой формы дощечках силуэт ушастой совы. Оказалось, это знак заповедности. Участок леса, живописное озеро, роща, древние скалы, старое дерево… Каждый немец хорошо знает: «Сова» — значит это особенно строго надо беречь. В ГДР около шестисот заповедных объектов природы.

Был дождливый, пасмурный день, и, наверно, по этой причине Дрезден напомнил мне Ленинград. Дворцы. Эльба, похожая на Неву. Музеи. Картинная галерея… И так же, как Ленинград, Дрезден хорошо знает, что значит война. Авиация американцев и англичан почти до конца войны не трогала город, и потом в ночь с 13 на 14 февраля 1945 года семьсот пятьдесят самолетов сделали город грудой развалин. В одну ночь погибло тридцать пять тысяч людей. До сих пор еще стоят дворцы с пустыми глазницами окон. Сейчас Дрезден много и хорошо строит. Мне с гордостью показали застроенный, чем-то напоминающий Новый Арбат в Москве центр Дрездена. Много выдумки, вкуса и немецкой добротности. Несколько наиболее драматических развалин решено оставить как памятники.

Залы Дрезденской галереи. Такое чувство, что я уже был тут когда-то. «Спящая Венера», «Вирсавия», «Шоколадница». Помню, Москва стояла в длинных очередях, чтобы увидеть картины перед отправкой их в Дрезден…

Наш солдат в галерее. Молоденький, веснушчатый, сапоги ярко начищены, гимнастерка отглажена, и сам он весь как будто отглажен для увольнительной.