* * *

Видел охоту с ловчими птицами. Нападающий — сокол. Жертва — черная утка. Снят колпачок с головы — и сокол в мгновение ока сбивает в воздухе утку. С добычей в лапах он пытается улететь. Но бубенец на ноге птицы подсказал охотнику направление. Добыча у сокола отнята. Он, кажется, даже с радостью обменял ее на завяленный кусок мяса. Много любопытнейших тонкостей в этой древней охоте.

* * *

Дом на берлинской окраине, где поставили последнюю точку в войне. Знакомый по множеству фотографий зал. Вот тут сидели союзники, тут, за столом, сбоку, — Кейтель. Весь дом сейчас представляет собою музей штурма Берлина. Тысячи экспонатов. Дольше всего мы стояли у необычной карты Берлина. Удивительная карта! Ее сделали в 1945-м, готовясь к штурму. На карте — макет каждого берлинского дома. Видны улицы, перекрестки, площади, переулки. Вот рейхстаг, Бранденбургские ворота…

Кажется, видишь город с очень большой высоты. Сколько кропотливой работы проделала наша разведка, летчики и топографы, чтобы соорудить эту размером с жилую комнату копию города! И сколько человеческих жизней спасла эта карта, помогавшая знать очень точно, как идет штурм…

* * *

Последний вечер в Берлине. Пьем кофе. Моим спутникам — журналистке Розвите Ширрмахер, переводчику Андриасу Шилингу — и мне заметно грустно. За двенадцать дней путешествия мы привыкли друг к другу и подружились.

Медленно движется по кругу зал ресторана наверху телебашни. О размерах Берлина мы можем судить сейчас по разливу огней. Андриас мальчиком жил в Советском Союзе, в Дубне, где работал его отец. Розвита несколько раз приезжала в Советский Союз. Оба живут в Берлине и любят Берлин. Андриас с гордостью объясняет, что в Берлине построено за три года и что будет построено очень скоро.

— Вот прямо под нами скоро откроем универмаг, вот строят Дом путешествий, там Зал конгрессов, — Андриас пытается разыскать улицу, где он живет… Море огней. И среди них — четкий пунктир границы. За этим пунктиром огни другого Берлина. Днем мы видели эту черту. Я видел много границ по рекам, по лесу и по горам. Тут граница двух разных миров проходит по улицам шумного города. Это, наверное, самая неспокойная в мире граница…

Последние слова на прощание:

— Теперь вы знаете к нам дорогу…

— Вы в Москву приезжайте… Дела делами, а в воскресный день уедем за город. Зажжем костер…

Совсем недалеко от Москвы до Берлина.

Германские сосняки

Чужой лес… На поляне трое рабочих жгут уголь. Работа первобытно проста. Только раньше поленья сжигались под слоем земли, теперь пахнущий дегтем дымок идет из двух железных чанов. Дым стелется по лощине, перемешивается с лесным туманом, с запахом хвои, перестоялых грибов, прибитых дождями листьев. Дорога бежит низиной, и над ней долго тянется пахучая белесая пелена.

Идущий рядом со мной лесник Виклайн Гельмут стругает и нюхает можжевеловый прутик. Лесник чуть припадает на одну ногу (был на войне), но лесная форма, строгая и нарядная, сидит на нем очень ладно.

— Одежда каждый день встречается с утюгом?

— В лесу надо быть аккуратным. У меня двести рабочих. Я не имел бы права требовать аккуратности…

Лесной полумрак. Тишина, и вдруг чей-то невидимый бег между соснами. Можжевеловый прут в руке лесника замирает:

— Эбер (кабан)… — Лесник смотрит: оценил ли я таинство затихающих звуков?

Чем похож и чем не похож этот тюрингский лес на наши леса под Москвой, под Воронежем? Гриб мухомор. Заросли папоротника. Вереск на маленькой пустоши. Болотные кочки. Брусника. Это все встретишь и в нашем лесу. Но вот разница. Тут нет веселого хоровода деревьев, когда за березкой вдруг видишь клен, за кленом — рябину, орешник, дубки, осины.