Моя челюсть отвисает. Как бы мне хотелось не обратить внимания на его слова и не выглядеть глупой, сбитой с толку! Но ни черта не получается. Абсолютно пораженная я стою перед отцом и не знаю, что ответить.

- На днях у нас в доме пройдет встреча в рамках предвыборной кампании. Я думаю, вы должны на ней присутствовать. И еще кое-что, - отец переводит взгляд на Мэлота. Мне неизвестно, что его побуждает к таким словам, но, тем не менее, он говорит, - тебе следует больше времени уделять слухам. Узнай, что о тебе говорят, и прими меры. Ты мой сын, а не отрепье. Если понадобиться действовать – действуй. Лучше сожалеть о том, что сделал, чем о том, что даже не попытался.

Мы оба не двигаемся. Я хватаю брата под локоть и сжимаю его изо всех сил, чтобы у него не возникло чувства, будто он наедине с приближающимся айсбергом. Папа уходит, а я не дышу. Мэлот застывает. Хмурит брови, смотрит вниз, вверх, на меня, а потом резко выдергивает руку и шагает вперед так быстро, что я за ним не успеваю.

- Подожди, - прошу я, но брат не останавливается. Я передергиваю плечами и слежу за тем, как парень исчезает за поворотом. Почему отец не дает Мэлоту покоя? Что ему от него нужно? Я слышала, иногда люди испытывают тех, в кого больше всего верят. Но это жестоко: ломать специально, чтобы никто больше не смог сломить.

Я прихожу в университет с опозданием. Коридоры пустые. В воздухе витает тишина и опасное молчание, которое обычно предшествует чему-то плохому.

В аудиторию прихожу последней. Учитель не смотрит на меня. Смотрят остальные.  Как по команде, десятки глаз припечатывают меня к полу, и я сглатываю, внешне выглядя так, будто мне абсолютно наплевать на осудительные взгляды, тогда как внутри во мне то и дело горит странный стыд, словно я совершила нечто такое, что не прощают. Глупо же я себя сейчас чувствую. Мне ведь понятно, что все мои решения были приняты осознанно и обдуманно. Я не рубила сгоряча, не забывала об осторожности. Однако внутри пляшет от безысходности и неприязни глупый страх, будто еще чуть-чуть, и я оступлюсь; будто бы я нахожусь на краю пропасти, и взгляды студентов подталкивают меня к обрыву.

Рушь Дамекес, сидящая на первой парте, наклоняется вперед, когда я прохожу мимо. В ее небесно-голубых глазах проскальзывает тень раздражения, но она ловко его скрывает за вполне фальшивой улыбкой. Она шепчет:

- Осторожно. Другие могут заметить.

- Что заметить? – не понимаю, притормозив у ее парты. В кабинете становится тихо, и, кажется, даже преподаватель замолк, чтобы услышать ответ Дамекес.

- Твой запах.

- Запах?

- Запах шлюхи. – Девушка откидывается на сидении, а аудитория взрывается гулом. Становится так шумно, что грохот пробирается даже сквозь мою кожу, и я слышу, как по столу стучит учитель, как смеются на задних рядах знакомые мне парни, и ощущаю, как в груди вспыхивает злость. – И перед сколькими парнями ты раздвинула ноги, наследница?

Я стискиваю зубы и едва сдерживаюсь от того, чтобы не накинуться на Дамекес. Так и гляжу на девушку, испепеляя ее взглядом. Процеживаю:

- Прости, твой рекорд мне не удалось побить.

Неожиданно Рушь резко подрывается на ноги. Одновременно с ней подпрыгивает и учитель, но на него никто не обращает внимания. Мы едва не сталкиваемся, и я вижу, как в глазах девушки проносятся яркие вспышки. Она рычит мне прямо в лицо:

- Думаешь, что нужна ему? Думаешь, все серьезно? Поиметь тебя – великая награда, подогнуть под себя дочку самого де Веро. Кто бы подумал, что Ривера способен на такое.

Меня будто ударяют по лицу. Растерянная я внезапно становлюсь на себя абсолютно не похожей, и вместо испуга, вместо злости, я вдруг улыбаюсь, приблизившись к девушке вплотную; так, что мое дыхание, наверняка, обжигает ее пылающие щеки.