На сцену поднимается Миссис Обервилль. Ее семья построила этот университет еще задолго до моего рождения, и теперь управляющее кресло передается по наследству, как и огромное состояние в Центральном Банке. На ней белый, строгий костюм. Волосы черные и подобранные вверх. Она сцепляет перед собой руки и, выпрямив спину, улыбнувшись в своем стиле – холодно и фальшиво, провозглашает:

 - Добро пожаловать.

  Зал взрывается аплодисментами. Лиз, наконец, отмирает и тоже похлопывает в такт всеобщему ритму. У нее плохо получается.

- Прекрати так переживать, - шепчу я, в то время как Вилли – так все ее называют за спиной – тянет нудную речь. Подруга кусает губы. – Ничего ведь не произошло.

- Я просто не могу прийти в себя.

- Ради Бога, Лиз. Было бы из-за чего волноваться.

- Тебе легко говорить, - раздражается она, - ты ведь любишь этих зверушек!

- Не называй их так, пожалуйста. Иначе я тебя ударю.

- Ладно-ладно, прости.

- Лучше слушай Вилли. Она распинается, а ты в облаках витаешь.

Усмехнувшись, Лиз толкает меня в бок. Наконец, на ее лице возникает румянец. Мне на глаза вдруг попадется Мэлот со своей небольшой компанией покровителей ночи. Лишь мой брат махает ручкой, как тут же они выстраиваются в ряд и идут за ним на площадь, и никогда непонятно: нужно ли им это сопротивление, или же они просто следуют за сыном де Веро, как за путеводной звездой. Сейчас Мэлот скучающе зевает. Он сидит, закинув за голову руки и просунув в проход ноги так, что никто не может пройти. В этом весь Мэлот. Он не бунтует, он показывает свое превосходство. У него не друзья, у него только слуги. В нем нет доброты, в нем королевское милосердие, которое так же редко, как снег летом, то есть увидеть счастливую улыбку на его лице почти невозможно. 

- Я хотела бы представить вам наших новых студентов, прибывших из-за стены. Мы рады видеть тех, кто рвется к знаниям, независимо от конфликтов, ревущих, как и река, на которой стоит наш город. Наш университет открыт для всех желающих.

Да уж, если бы. Насколько мне известно, отцу пришлось изрядно посражаться с ней, чтобы она смирилась с приговором. Старая лицемерка. Криво ухмыляюсь, а на сцену тем временем друг за другом выходит цепочка неизвестных мне ребят. На них черная одежда, в глазах у них черный ужас. Как на расстрел, их расставляют в линию, и я невольно гляжу на свои пальцы. Мне грустно видеть их лица. Им стыдно находиться под прицелом сотни взглядов, которые испепеляют их не только удивлением, но и злостью, открытой, жгучей неприязнью. Что бы испытала я, окажись на их месте? Вновь щелкают вспышки камер, на сцену запрыгивают репортеры и операторы с аппаратурой. Я смотрю на это невольно, то и дело, кусая губы. Гляжу на сгорбивших спины парней, на двух девушек стоящих рядом. У всех на лице какая-то паника, будто еще чуть-чуть, и весь зал подскочит с мест, чтобы на них наброситься, что отнюдь не фантазии. Все может быть. Я вижу еще одну девушку, она крепко сжимает руку парня, стоящего рядом. В отличие от других, их взгляды наполнены яростью. Если кто-то и кинется, то хорошенько пострадает. А затем…

Мое дыхание застывает, я застываю. Подаюсь вперед, зажимаю пальцами рот и тихо выругиваюсь, не веря своим глазам. О, нет, нет. Не может быть! Мои руки дрожат. Резко и порывисто я опускаю их вниз, врезавшись ладонями в подлокотники, и падаю назад, грубо ударившись спиной о кресло. В глазах мельтешит ужас.

- Ты чего? – растерянно спрашивает Лиз. – Бог мой, Адора, ты вся красная.

- О, боже.

- Что такое?

- Лиз…, на сцене. Это он.

- Кто он? – девушка глядит вперед и недовольно выдыхает. – Я не понимаю.

- Тот парень, черт подери, тот самый парень! Эрих!

- Какой еще Эрих, Дор?

- Да тот самый, которого я спасла месяц назад! – выходит громче, чем положено, но я не обращаю внимания.