Валентина Осеева. У костра
Один раз в походе ребята отошли далеко от лагеря и решили ночевать в лесу. Вечером развели костер. Варили картошку. Пламя костра бросало таинственный отблеск на кусты и деревья; глазам, привыкшим к свету, все еще вокруг костра казалось черным-черно: и лес, и сбегающие по косогору кусты, и срубленные пни, заросшие папоротником; и только маленький золотой круг, в котором грелись у огня пионеры, казался обжитым и уютным. Тепло и вкусная горячая картошка разморили ребят. Каждому вспомнилось что-то свое, домашнее, захотелось рассказать об этом товарищам, поделиться. — Я маленьким эх и озорным был! — усмехнулся Вадим. — Бывало, почистит бабка картошку, а я — раз-раз! — ножичком вырежу из ее картошечек человечков, руки, ноги им из спичек сделаю. А она придет: ах, ах!.. — Он звучно рассмеялся, потом сразу остановился и грустно сказал: — Обижаю я свою бабку… Ребята удивились. — Вот тебе раз! — хмыкнул Костя. — То про свое озорство рассказывал, то обиды какие-то вспомнил… С чего это ты? Вадим помешал угли и, подняв голову, обвел всех затуманенным взглядом: — А так просто, ни с чего. Есть у меня такая привычка — на бабку огрызаться. Больше всех ее люблю, и ей же первой от меня грубость слышать приходится. А почему это так — не знаю… — Нет, знаешь! — вдруг откликается из темноты голос вожатого Гриши. Он сидел поодаль от огня, прислонившись спиной к дереву. — Знаешь, Вадим, да сознаться себе не хочешь, — повторил Гриша. Вадим блеснул черными глазами и повернулся к Грише: — Ты думаешь, силы воли не хватает? Сдержать себя не могу? Гриша пожал плечами: — Нет, почему силы воли не хватает? Я этого не думаю. Ты парень крепкий, сила воли у тебя есть. И сдержать себя ты можешь. Не так уж тебе твоя бабка докучает, чтоб и сдержаться было нельзя. Нет, не в том дело… — А в чем? — негромко спросили сразу несколько голосов. — А в том, что Вадим не хочет сдерживаться, распускается, пользуется тем, что бабка его любит. А любит — значит, простит и жаловаться тоже не пойдет, — медленно сказал Гриша. Ребята посмотрели на Вадима. Он молчал и, обхватив руками коленки, смотрел на огонь. — А мы, Гриша, наверно, все такие. А не такие, так еще хуже… У каждого, если так откровенно рассказать, что-нибудь найдется плохое, — живо сказал Костя. — Вот я, например, о себе скажу… Я в школе с товарищами один, а дома другой. В школе я и веселый, и все мне хорошо. А дома, как приду, так сейчас надуюсь чего-то, ну, вообще… к сестренке начну придираться — одним словом, тоже распускаю себя… — Костя виновато улыбнулся. — Честное слово!.. — Не та дисциплина, — заметил кто-то из ребят. — Перед товарищами не больно-то свой характер покажешь — у нас живо на чистую воду выведут, будь спокоен! — тряхнул головой паренек в клетчатой рубашке со значком на груди. — А я вот что знаю… — придвигаясь к огню, заговорил Саша. — Надо самому себя время от времени проверять: кто я есть, какой человек из меня получается. А то один раз я так себя запустил, что сам себе опротивел… — Он выплюнул изо рта травинку и поглядел на внимательные лица ребят. — Кто смеется — не смейся. Это с каждым может быть… Ребята поглядели друг на друга. — Никто не смеется… Что ты? — Говори… — Говори, Саша! — послышались тихие голоса. — А что говорить? Это дело с двойки началось, — хмурясь, сказал Саша. — Получил я как-то двойку по арифметике. Ну, неприятно мне, конечно, и неловко; иду домой и думаю: «Сегодня не скажу — и так у меня сегодня плохой день; завтра скажу». |
