– Главное – мы одна семья, папа. Не будем же мы ссориться из за политики.

– Мне, наверное, нужно установить каким то образом регулярное общение с Ингрид и внуками. Они свалились на меня, как спелые яблоки. Все стало так сложно, может, было бы лучше, как раньше, когда я был одинок и спокоен.

– Что ты такое говоришь, папа! Я умираю от любопытства и хочу познакомиться с сестрой, пусть даже с неродной.

Виктор посчитал, что обязательно нужно встретиться с Офелией и воссоединиться с семьей. Идея показалась ему неплохой: много лет назад он излечился от тоски по ней, но сейчас ему было любопытно увидеться снова и сгладить то неприятное впечатление, которое у него осталось после встречи в зале «Атенео» в Каракасе, одиннадцать лет назад. Бог даст, у него будет возможность сказать, что благодаря ей он пустил в Чили глубокие корни, более крепкие даже, чем те, что были у него в Испании. Ему показалось иронией судьбы породниться таким образом с семьей дель Солар, той самой, которая рьяно сопротивлялась иммиграции испанцев на «Виннипеге». Офелия сделала ему огромный подарок, она открыла ему будущее; он уже не одинокий старик, доживающий в компании своих зверей, у него есть несколько чилийских потомков, кроме Марселя, который всегда считал себя уроженцем именно этой страны, и никакой другой. Эта женщина имела в его жизни гораздо большее значение, чем он думал. Он никогда не понимал ее как следует, она была слишком сложная, и она не принимала того, во что он верил. Он подумал о ее странных картинах и предположил, что, выйдя замуж и приняв соответствующую жизнь ради статуса замужней сеньоры и положения в обществе, Офелия ушла от себя самой, отказалась от главного в своей душе, и теперь, в зрелом возрасте, оставшись одна, она частично это восполнит. Но он вспомнил и о том, как она рассказывала о своем муже, Матиасе Эйсагирре, и понял, что она отказалась от этого не из за привычки к праздности или по легкомыслию, но из за предназначенной ей любви.

За год до этого Ингрид Шнаке получила письмо от незнакомой женщины, в котором та уверяла, что она ее мать. Ингрид не слишком удивилась, поскольку всегда чувствовала себя иной, чем семья Шнаке. Сначала она взялась за приемных родителей, которые наконец открыли ей правду, а потом стала готовиться к приезду Офелии дель Солар и ее брата Фелипе, которые прибыли вместе со старушкой в глубоком трауре по имени Хуана Нанкучео. Никто из троих не сомневался, что Ингрид – дочь Офелии, которую у нее отобрали, – сходство было очевидным. С тех пор Офелия трижды видела свою дочь, которая относилась к ней с дежурной вежливостью дальней родственницы, поскольку для нее единственной матерью была Хельга Шнаке; эта гостья с перепачканными краской пальцами и привычкой жаловаться была ей чужая. Ингрид отдавала себе отчет, что между ними есть физическое сходство, и опасалась, что унаследовала и ее недостатки, так что с возрастом ей, возможно, грозит превратиться в такого же нарцисса, как Офелия. Она постепенно, по кусочкам, сложила историю своего появления на свет, но только на третью встречу ей удалось узнать имя отца. Офелия похоронила прошлое под толстым слоем земли и избегала говорить о тех временах. Она подчинилась приказанию падре Урбины никому ничего не говорить и совершенно отказалась от малейшего упоминания о мертвом ребенке, упокоившемся на деревенском кладбище, так что этот эпизод из ее молодости окончательно потерялся в тумане вечного умолчания. Она вспомнила о нем сразу после похорон мужа и решила исполнить их обоюдное обещание, сделанное перед бракосочетанием: чтобы однажды этот ребенок упокоился вместе с ними на Католическом кладбище Сантьяго. День, чтобы перенести останки, настал, но ее брат Фелипе убедил Офелию этого не делать, поскольку тогда пришлось бы объяснить ситуацию детям и остальным членам семьи.