Изменить размер шрифта - +
Гильем видел изменения и в военной среде. Народная армия, сформированная благодаря идейному воодушевлению и состоявшая из добровольцев ополченцев, тоже оказалась пронизана иерархией и подвержена традиционной дисциплине. Однако американский офицер продолжал верить в победу социализма; для него равенство было не просто возможным, неизбежным, и он верил в него как в религиозную доктрину. Те, кем он командовал, считали его своим товарищем и никогда не обсуждали его приказы. Американец достаточно хорошо выучил испанский язык, чтобы отдавать распоряжения своим бойцам. Он сражался за Валенсию, одновременно пытаясь установить контакт с Каталонией, отделенной от остальной территории республиканцев широкой полосой земли, занятой националистами. Гильем уважал его и беспрекословно ему подчинялся. В середине сентября американца сразила пулеметная очередь, и он упал рядом с Гильемом как подкошенный, без единого стона. Уже лежа на земле, он пытался поднять боевой дух своих солдат, пока не потерял сознание. Гильем вместе с другим ополченцем перенесли своего командира на носилки и уложили на кучу щебня, чтобы ночью санитары смогли обнаружить его и доставить в полевой госпиталь. Несколько дней спустя Гильем узнал, что если интербригадовец и выживет, то навсегда останется инвалидом. И тогда Гильем от всего сердца пожелал ему скорой смерти.

Американец погиб за неделю до того, как республиканское правительство объявило отъезд из Испании иностранных бойцов, в надежде, что Франко, которому помогали немецкие и итальянские войска, сделает то же самое. Но этого не случилось. Американскому офицеру, наспех похороненному в безымянной могиле, не удалось пройти вместе со своими товарищами по улицам Барселоны под приветственные крики благодарных жителей, собравшихся на прощальную церемонию, которую никто из побывавших на ней интербригадовцев не мог забыть до конца своих дней. Наиболее памятные слова произнесла Пассионария, чей неистребимый энтузиазм поддерживал боевой дух республиканцев все эти годы. Она назвала бойцов крестоносцами свободы, героями, верными своим идеалам, храбрыми и организованными людьми, покинувшими свою родину и домашний очаг и получившими взамен только честь умереть за Испанию. Девять тысяч этих иностранных солдат навсегда остались погребенными в испанской земле.

Пассионария закончила свою речь обещанием, что после победы интербригадовцы смогут вернуться в Испанию, где они найдут родину и друзей.

Пропаганда Франко работала вовсю: громкоговорители предлагали республиканцам и жителям еще не захваченных националистами территорий сдаться, а самолеты разбрасывали листовки, в которых покорившимся обещали хлеб, справедливость и свободу, но все прекрасно понимали: если дезертируешь, тебя ждет одно из двух – либо попадешь в тюрьму, либо в братскую могилу, которую тебя же и заставят вырыть. Ходили слухи, что в поселках, занятых франкистами, вдов и других членов семей казненных заставляли платить за потраченные на убийство их родных пули. Людей казнили десятками тысяч; крови было пролито столько, что на следующий год крестьяне уверяли, будто лук уродился красного цвета, а в картофелинах попадались человеческие зубы. Однако, как бы то ни было, находились и такие, кто пытался перейти на сторону врага за пайку хлеба, – в основном самые юные рекруты. Однажды Гильему пришлось силой остановить парнишку из Валенсии, потерявшего голову от ужаса; он удержал его на боевой позиции, поклявшись, что убьет, если тот сдвинется с места. Два часа Гильем успокаивал юношу, и ему это удалось, так что никто ничего не узнал о намерении мальчика. А через тридцать часов его убили.

Посреди этого ада, где зачастую не было даже самого необходимого для армии продовольствия, иногда появлялась машина «скорой помощи», заодно привозившая на фронт полевую почту. Вел грузовик Айтор Ибарра, взявшийся развозить письма ради поддержания боевого духа бойцов. Впрочем, письма получали совсем немногие: интербригадовцам почта не доходила, слишком уж далеко от дома они были, а многим испанцам некому было писать, особенно выходцам с юга страны, ведь их семьи вовсе не знали грамоты.

Быстрый переход