Ночь наступила рано. Дождь шел недолго, но успел намочить одежду и превратить землю в грязное месиво. Температура опустилась на несколько градусов ниже нуля, а порывы ветра, словно удары кинжала, пронзали до костей. Путникам пришлось остановиться, дальше двигаться в темноте было невозможно. Кто то садился на землю, кто то на корточки, натянув на голову мокрую одежду, матери прижимали к себе детей, мужчины обнимали женщин и детей, пытаясь защитить от непогоды, старики молились. Айтор Ибарра кое как втиснул обеих женщин в коляску и велел им ждать его, потом вынул из замка зажигания ключ, чтобы мотоцикл не угнали, и зашагал в сторону от дороги в поисках укромного места, где бы облегчиться; он уже несколько месяцев страдал диареей, как почти все, кто был на фронте. Фонарь баска осветил неподвижно лежавшую в каменистой расщелине самку мула. Она была еще жива: по всей видимости, животное сломало ногу, а может, ослица упала от усталости и теперь не могла подняться в ожидании смерти. Айтор достал пистолет и пустил пулю ей в голову. Близкий звук выстрела, непохожий на вражескую картечь, обратил на себя внимание нескольких любопытных. Айтор привык исполнять, но не отдавать приказы, однако в тот момент в нем проснулись командирские качества, он велел мужчинам разделать тушу, а женщинам зажарить мясо на маленьких кострах, чтобы по возможности не выдать врагу место их ночлега. Идея получила широкое распространение, и вскоре одиночные выстрелы слышались то тут, то там. Айтор принес Карме и Росер по паре кусков жесткого мяса и по кружке подогретой на костре воды.

– Представляете себе, вот незадача, нигде нет кофе, – сказал он, плеснув коньяку женщинам в чашки.

Часть мяса Айтор отложил на завтра, рассчитывая, что на таком холоде оно не успеет испортиться, и к мясу добавил полбуханки хлеба, который выменял на очки одного сбитого итальянского летчика. Вполне вероятно, что эти очки раз двадцать переходили из рук в руки, пока не попали к нему, и продолжат свой путь по белу свету и дальше, пока где нибудь не разобьются.

Карме отказалась от мяса, сказав, что поломает себе зубы, пока жует эту подметку, и отдала свой кусок Росер. Потом она стала обдумывать, как бы ей ускользнуть от своих спутников и навсегда исчезнуть под покровом ночи. Из за холода она чувствовала себя все хуже, ей было трудно дышать, каждый вдох вызывал кашель, в груди у нее болело, она задыхалась.

– Вот бы у меня случилась пневмония, тогда бы все разом и кончилось, – прошептала она.

– Не говорите так, сеньора Карме, подумайте о ваших сыновьях, – ответила Росер, услышав эти слова.

«А еще неплохо было бы умереть если не от пневмонии, то замерзнув в ночи», – подумала про себя Карме; она где то читала, что так умирают старики на Крайнем Севере. Разумеется, ей хотелось узнать, кто родится, внук или внучка, но это желание растворилось в сознании, словно сон. Главное, чтобы Росер добралась до Франции живая и здоровая, там родила ребенка и воссоединилась с Гильемом и Виктором. Карме не хотела быть обузой для молодых; в ее возрасте она для них – лишний груз, без нее Айтор с Росер доберутся до места быстрее и легче. Росер, видимо, разгадала ее намерения, потому что неусыпно следила за ней до тех пор, пока ее саму не свалила усталость и она не уснула крепким сном. Девушка не слышала, как Карме выбралась из коляски, бесшумно, словно кошка.

Айтор первый заметил, когда еще было темно, что Карме нигде нет; он не стал будить Росер и отправился на поиски в одиночку; повсюду, куда бы он ни шел, он видел страдающих, несчастных людей. Чтобы ненароком ни на кого не наступить, он освещал себе дорогу фонарем; он понимал: Карме передвигается с трудом, так что далеко уйти она не могла. Рассвет застал его по прежнему бродившим среди скопища людей и узлов с пожитками; он выкрикивал ее имя, и оно смешивалось с другими именами женщин и мужчин, он слышал, как то же, что и он, делают другие люди, потерявшие своих родственников.