– Мы будем меняться, – сказали они, отказавшись от предложения Айтора дежурить с ними по очереди. – А так что же это будет за гостеприимство? – возражали они.

Айтор прилег рядом с Росер, которая сжалась в комок, защищая живот, и обнял ее, пытаясь хоть немного согреть. Кости у него ныли, все тело затекло, он очень боялся за будущую мать; он отвечал за ее жизнь и безопасность, он обещал Виктору Далмау, своему другу, уберечь девушку и ее ребенка. Впрочем, за время восхождения на гору Айтор убедился, что у Росер достаточно сил, так что хотя бы об этом можно было не беспокоиться.

– Я пасла коз на склонах холмов зимой и летом, Айтор, я привыкла к непогоде. Не думай, меня не так легко утомить. – Должно быть, Росер почувствовала его страх, потому что взяла его за руку и приложила к своему животу, чтобы он услышал, как толкается ребенок. – Не волнуйся, Айтор, это дитя в безопасности, и ему там хорошо, – сказала она, зевнув.

И тогда храбрый и веселый баск, повидавший столько смертей и страданий, столько зла и насилия, тихонько заплакал, уткнувшись в затылок девушки, запах которой он никогда не забудет. Он плакал о ней, потому что она не знает, что уже овдовела, плакал о Гильеме, которому не суждено увидеть сына и обнять невесту, плакал о Карме, которая ушла не простившись, плакал о себе, потому что смертельно устал и впервые в жизни засомневался в своей счастливой судьбе.

На следующий день горец, которого ждали, прибыл очень рано. Он медленно ехал верхом на старой кляче. Горец отрекомендовался как Анхель, мол, рад служить, и добавил, что это имя ему очень подходит, поскольку он – настоящий ангел хранитель беженцев и дезертиров. Он привез ожидаемую провизию, несколько коробок с патронами и бутылку водки, чтобы разгонять тоску и обрабатывать рану астурийца. Когда парня перевязывали, Айтор увидел, что рана у того очень глубокая, была видна черепная кость. Он подумал, что только благодаря холоду астуриец избежал инфекции; он, должно быть, выкован из железа, если смог выжить с такой раной. Горец подтвердил, что Франция закрыла границы уже два дня назад и что сотни тысяч беженцев оказались в ловушке в ожидании смерти от холода и голода. Вооруженные гвардейцы никого не пропускают.

Анхель назвался пастухом, но Айтора было не так то легко обмануть, очень уж горец походил на контрабандиста и чем то напомнил баску его собственного отца; Анхель явно занимался более прибыльным делом, чем выгуливание коз по горным пастбищам. Отметив этот факт, Айтор предположил, что горец вполне мог встречаться раньше со стариком Ибаррой: в этих местах люди их профессии хорошо знали друг друга. Горных троп было не так уж много, а трудностей сколько угодно, не говоря о плохой погоде и преследовании властей по обе стороны границы. В таких обстоятельствах солидарность неизбежна.

– Мы же не преступники, наше ремесло необходимо, твой отец наверняка тебе это объяснял. Закон спроса и предложения, – добавил горец.

Он заверил Айтора и Росер, что во Францию невозможно пробраться без проводника: французы усилили охрану горных переходов через границу, так что теперь в распоряжении беженцев оставалась только тайная тропа, опасная в любое время года, особенно зимой. Анхель хорошо ее знал, потому что еще в начале войны водил по ней интербригадовцев.

– Славные ребята были эти иностранцы, но большинство из городских, из обеспеченных семей, некоторых мы по дороге недосчитались. Кто то отстал, а кто то упал в пропасть, да там и остался. – Он согласился перевести Айтора и Росер через перевал и получил плату французскими деньгами. – Женщина может ехать верхом, а мы пойдем пешком, – сказал он баску.

Утром, выпив суррогатный напиток, заменявший кофе, Айтор и Росер попрощались с приютившими их на ночь мужчинами и продолжили свой путь. Проводник предупредил их, что идти они смогут, только пока светло, и если они потерпят и станут как можно реже делать привалы в течение дня, не останавливаясь ни на минуту дольше, чем это необходимо, то смогут заночевать в пастушьей хижине.