Он подошел вплотную к Росланду, который вскочил со стула. Руки Алана сжались, лицо выражало железную твердость.

— Убирайтесь вон! Вон, пока я не вытряс из вас вашу мерзкую Душу.

Ярость, которая бушевала в нем, стремясь излиться на Росланда, обратилась на первое, что попалось ему под руку. Стол перевернулся и с треском полетел на пол.

— Уходите, пока я не убил вас!

Он медленно подходил к Росланду уже в тот момент, когда с его губ сорвалось предостережение. Человек, стоявший перед ним, был объят страхом; перед лицом неожиданной смертельной опасности он потерял силы и мужество. Быстро пятясь, он выскочил из двери и направился к загону. Алан, стоя в дверях, наблюдал за ним до тех пор, пока не увидел, что тот в сопровождении двух людей выехал со двора.

Уже в пути Росланд пришел наконец в себя настолько, чтобы остановиться и оглянуться назад. Задыхающимся голосом он прокричал Алану что-то такое, чего нельзя было точно разобрать. Но он, однако, не вернулся за своим пиджаком и шляпой.

У Алана реакция наступила, когда он увидел перевернутый стол. Еще несколько секунд, и его ярость прорвалась бы. Он ненавидел Росланда, он ненавидел его теперь только немногим меньше, чем Джона Грэйхама. То, что он дал ему возможность уйти, казалось чудом. Он чувствовал, какого напряжения это стоило ему. Но он был доволен. Здравый смысл поборол его ярость, и его поступок был вполне разумным. Грэйхаму будут переданы его слова, и у обоих уже не будет сомнений насчет намерений каждого.

Алан пристально смотрел на бумаги, разбросанные на письменном столе, когда движение в дверях заставило его обернуться. Перед ним стояла Мэри Стэндиш.

— Вы прогнали его! — тихо вскрикнула она.

Ее глаза блестели. Рот был полуоткрыт. Щеки покрылись ярким румянцем. Она увидела опрокинутый стол, шляпу и пиджак Росланда на стуле — все это без слов достаточно ясно говорило о случившемся и о поспешности его бегства. Она повернулась опять к Алану. И он уже не в силах был противиться своим чувствам. Минуту спустя он стоял уже рядом с ней и держал ее в своих объятиях. Она не пыталась теперь освободиться, как делала это в роще, а сама подставила ему губы для поцелуя и спрятала лицо у него на груди. Алану безумно хотелось произнести те тысячи слов, что вертелись у него на языке, но он только стоял и гладил ее волосы. Потом, зарывшись в них лицом, он наконец заговорил о том, как нежно он ее любит, что будет бороться за нее, что никакая сила на земле не сможет теперь отнять ее у него живой. Эти слова он повторял до тех пор, пока девушка не подняла к нему свое пылающее лицо; она еще раз подставила ему губы для поцелуя, а потом тихо высвободилась из его объятий.

Сейчас они не стояли рядом. Что-то внушало Алану, что маленькое пространство между ними неприкосновенно, что оно священно для Мэри Стэндиш. В глазах девушки вместе с любовью еще сильнее засветились гордость и вера, когда она увидела, что Алан уже не подходит ближе. Он протянул ей руку, и она непринужденно подала ему свою. Улыбка затрепетала на ее губах, покрасневших от поцелуев. Она немного опустила голову, и Алан смотрел на мягкие нежные волосы, которые он так недавно гладил.

— Как я благодарен судьбе! — сказал он.

Алан не продолжал высказывать того, что было у него на душе. Слова казались ничтожными, даже пошлыми. Но она поняла его. Он благодарил не за этот момент, но за то, что наконец пришло к нему на всю жизнь. Ему казалось, что для него кончилась одна жизнь и началась новая.

Алан отступил назад. Его руки дрожали. Чтобы чем-нибудь заняться, он поставил на место перевернутый стол. Мэри Стэндиш наблюдала за ним со спокойным удовольствием и восхищением. Она любила его и сама пришла к нему в объятия.