– Какими?

– Смелыми. Как Онегин и Татьяна. Которые все-таки взяли верх.

– Они всех убили? – предположил Даня, азартно ковыряясь в носу.

– Обхитрили?

– И обхитрили тоже. Но не только. Это долго объяснять, моя принцесса… Как-нибудь потом…

– А почему они сразу не могли пожениться?

– Потому что у Татьяны уже был другой муж.

– Да?

– Да.

– Он был плохой?

– Нормальный. Просто Татьяна его не любила. Она любила Онегина.

– А кем он работал? Муж?

– Он работал генералом.

– Как наш папа?! – ликующе воскликнул Данька.

– Да. Только ваш папа работал полковником, – процедил Рене.

– А куда потом делся муж?

– Его убили. На войне.

– На войне?

– Да.

– А что такое война, дядя Рене?

– Война – это… Это… ну как сейчас.

– Рене, а ты читал эту вторую сказку в школе? Там где приключения и белый медведь?

– Нет.

– Как же тогда ты стал таким смелым?

– Ну… Мне ее пересказывала Ольга. Твоя мама.

– Дядя Рене, а ты сильно любишь нашу маму? – спросил Данька, задушевно накручивая орехово-русый локон Рене на указательный палец.

Этого вопроса Рене совсем не ожидал. И его улыбка вышла вовсе не такой невозмутимой, как он рассчитывал.

Интересно, откуда в голове у мальчугана такие мысли? Они с Ольгой всегда были такими осторожными… Преувеличенно отстраненными. Нарочито угрюмыми. При детях они никогда, ну то есть совсем никогда не целовались, даже тайком. Нежничали? Нет. Разве что за руку здоровались. Кислая водица строжайших табу, куда там муромским, пропитала весь их одиннадцатилетний… роман… полубрак… да и есть ли такому название? Она сочилась и капала, отравляя вкус поцелуев и сворачиваясь, как кровь, словом «никогда». Никогда не говорить по видеосвязи дольше трех минут. Никогда не встречаться в присутствии мужа, полковника Рабковского. Никогда не появляться вчетвером – Рене, Ольга и дети – в публичных местах. Никогда не фотографироваться вчетвером. Чтобы сходство не бросалось в глаза. Чтобы вздернутый, чисто очерченный нос Рене, подарок нормандской родни по линии матери, миниатюрно повторенный дважды в девчоночьем и мальчишечьем варианте, не привлекал любопытных глаз. Никогда не сбривать бороду, чтобы не обнажать характерный чухонский подбородок, который тоже поспешила скопировать природа, взяв за образец родню Рене по отцовской линии. Словом, никогда, никогда, никогда. Недурственный девиз для герба Рене Сурожского. Пустить бы его золотой вышивкой по лазурному бархату!

– Ну дядя Рене… Ну пожалуйста… – канючил мальчик. – Мне надо знать… Ты ее сильно любишь?

– Сильно, – вздохнул Рене, вспомнив отчетливо ту изнуряющую тоску, которая каждый раз гнала его, во всем остальном вольного рыцаря, к этой молчаливой, с вызовом в печальном взгляде, русской докторше. Он вдруг подумал о том, что без этого «сильно» терпеть все то, что составляло Ольгину жизнь – ее мужа, ее принципы, ее работу – шутка ли, эпидемиолог, все время возится с какими-то непонятными язвами, гнусными нарывами, опухшими трупами – было бы невозможно.