|
«Никогда он не получит моего чудесного белого ослика», — решил я и, поставив фонарь на землю, закричал: «И думать об этом забудь, Сауд!.. Мой ослик слишком слаб, чтобы везти даже ребенка». Сауд расхохотался, и его смех показался мне ужасней зубовного скрежета. «От страха у тебя разум помутился, — сказал он. — Этот осел упитан и лоснится так, что лучшего и желать нельзя. Я заставлял идти даже таких, у которых горлом шла кровь и которые хромали на все четыре ноги. Ну-ка, посвети на него еще!» Я не мог противиться Сауду и направил на ослика фонарь.
И тут, друзья мои, я увидал в глазах ослика ужас, какого у него прежде не было, даже на пороге смерти. «Клянусь всеми джиннами пустыни, Башир, — вскричал Сауд, — ты самый настоящий колдун! Ты оживил моего осла!» Я повернулся к Сауду, уверенный, что он бредит, и направил свет на него. Глаза его лихорадочно горели, но он не был в бреду. «Твоего осла? Что ты хочешь этим сказать?» — спросил я, не слыша собственного голоса. И он ответил: «Да, да! Это тот самый осел, что довез меня до Танжера. Он дважды мой, потому что я украл его по дороге, когда он пасся на лугу в окрестностях Эль-Ксар-эль-Кебира». Я не мог вымолвить ни слова, а Сауд вновь рассмеялся и сказал: «Этот осел прекрасно себя чувствовал, пока я не уселся на него. У него были отметины — семиконечные звездочки позади каждого уха. — Сауд еще посмеялся и добавил: — Видишь, он узнал меня с первой минуты». Только теперь мне открылась вся правда. Это Сауд измотал, избил, изувечил ослика, изодрал и спалил ему шкуру за весь долгий путь от Эль-Ксар-эль-Кебира до Танжера, это он бросил его издыхать у ворот постоялого двора. И из страха перед Саудом мой беленький ослик покрылся пеной и в глазах его отразился смертельный ужас. Я весь окаменел при мысли о том, что Сауд хочет вновь забрать его. Я сказал: «Твой осел сдох, Сауд. Ты убил его. А этого я выходил, вылечил, спас. И отныне у него будет один-единственный хозяин, и этим хозяином буду я». «Двугорбый ублюдок!» — прорычал Сауд, левой рукой схватившись за рукоятку кинжала. Однако без посторонней помощи он был не в силах подняться. Тогда, извиваясь как уж, он пополз ко мне, но я крикнул: «Если ты еще двинешься с места, я убегу вместе с осликом!» Я принялся открывать дверь конюшни, и белый ослик ринулся к ней. Сауд плюхнулся на солому; в лице его отразилось яростное презрение, и слова он не выговаривал, а прямо-таки выплевывал. «Да простит мне пророк, что я принял тебя за свободного мужчину, друга свободных людей, и хотел дать тебе ружье!» — сказал он. О друзья мои! До сих пор не пойму, что сделалось тогда со мною, но в моем воображении вдруг возникли картины, которых я никогда воочию не видел: неприступные горы и обширные сказочные пустыни, караваны верблюдов и воины, едущие цепочкой на лошадях… И я представил Сауда таким, каким он был в Эль-Ксар-эль-Кебире и по дороге в Сиди-Касем и обратно: самым красивым, самым гордым, самым выносливым и самым свободным… И я понял, что Сауд непременно должен вернуться в свой суровый край гор и песков, где живут люди, для которых нет ничего желаннее свободы. Вернуться любой ценой. Я помешал моему ослику выскочить во двор и захлопнул дверь. Тем самым между мной и Саудом все было сказано. Он протянул мне кинжал и велел сделать из ремня, некогда поддерживавшего ослика, стремя для его перебитой ноги. Я все сделал и вернул ему кинжал. Потом я надел на ослика повод и подвел его к Сауду. Ослик в страхе отбивался, и Сауд ударил его рукояткой кинжала в самое чувствительное место — под глазами выше ноздрей. Ослик встал спокойно. Затем я своими руками помог Сауду усесться на него. И Сауд всем своим весом, тяжело, с силой навалился ему на спину, на которой едва наросла нежная тонкая шкура. |
