Сперва она взяла с меня клятву, что я никому не расскажу о том, что узнаю от нее. Потом она сказала:

«Эта женщина… Хозяйка… Эдна… Она не из Финляндии. Я ее сразу узнала. Она немка. Она была надзирательницей в лагере смерти».

«В том лагере, где держали тебя?» — спросил я.

«Да, — ответила Лея. — Все три года…»

«А ты уверена, что это именно она?» — спросил я, еще будучи не в силах поверить в возможность столь ужасной встречи.

«Это она вывела у меня на руке номер», — проговорила Лея, вновь принявшись машинально одергивать рукав своего платья, как делала в кабинете Эдны.

И вновь Лея стала рассказывать о страданиях тысяч и тысяч несчастных, которые от голода, холода и побоев делались похожими на живых скелетов и которых потом сжигали в специальных домах, напоминавших целые фабрики. Всем этим мучениям их подвергали женщины, и среди них самой жестокой была Эдна. После войны ей удалось избежать возмездия, скрыться и выйти замуж за Варноля, этого презренного француза, и теперь они жили спокойно и благополучно, а Лея вынуждена зарабатывать у них свой хлеб.

От ужаса у меня в горле пересохло, но, с трудом превозмогая себя, я все же спросил:

«А она тебя узнала?»

«Не думаю… Нас было так много», — ответила Лея.

«Ты пойдешь к ней работать?» — снова спросил я.

В это время дядя Том, у которого был прекрасный слух, должно быть, услышал, как мы шепчемся на улице, и отворил дверь хижины. И мы увидели маленького старого Самуэля: он лежал в жару, и ему стоило больших усилий оторвать голову от подушки.

«Ну как… с Эдной… все устроилось?» — спросил он.

И Лея кивнула.

Думается мне, друзья мои, что даже если бы не старик Самуэль, она все равно подчинилась бы приказу той, что так долго держала ее в страхе и покорности.

При этих словах человек, стоящий в последних рядах толпы, зычным голосом крикнул:

— Ты прав, дитя свободы! Ты прав!

Это был старый негр Али, с черным рябым лицом, знавший еще времена рабства.

Но окружающие не обратили на него внимания: одни были удивлены, другие поражены, третьи пришли в ужас, услышав рассказ о встрече двух женщин. Пересуды и восклицания могли бы длиться бесконечно, если бы мудрый и благочестивый Хусейн, продавец сурьмы, не воздел руки к небу и не сказал голосом, каким обычно произносят молитву:

— Это было предначертано! Одному Аллаху известно, где чьи пересекутся судьбы! Это было предначертано!

— Это было предначертано, — повторила толпа.

И Башир продолжил свой рассказ:

— Когда Франсиско узнал, в каком заведении придется работать Лее, он впал в ярость. Вам известно, друзья мои, что среди неверных испанцы ревнивее всех оберегают честь своих жен. А Франсиско смотрел на Лею как на свою суженую. Представьте себе его боль, гнев, стыд, когда он воображал, как Лея, одна, среди беспутных девок, вся размалеванная, ночь напролет продает сигареты пьяным похотливым мужчинам. Но что Франсиско мог поделать? Сам он работал не чаще одного дня из трех, и ему каждую минуту угрожал арест. Лее нужно было как-то кормиться и ухаживать за старым Самуэлем.

Если б, по крайней мере, Франсиско мог оставаться с Леей на ночь в кабаке или хотя бы время от времени навещать ее, ему было бы спокойнее; но верные друзья, у которых он жил в квартале Фуэнта-Нуэва, многое знали о Варноле и говорили, что этот презренный француз часто бывал в испанском консульстве и его видели с тамошними осведомителями, людьми разных национальностей.