– А как же банк? Они прислали уведомление о закрытии счета?

– Конечно, но дома всю почту получаю я. Все банковские бумаги я изъяла.

– Что ж, с этим почти все. А что дальше?

– Это все.

– А как насчет сережек?

– Ох, да. Наверное, мне не следовало этого делать. – Берлин изобразила на лице горькое сожаление. – Но я думала, что положу их обратно.

– Куда обратно?

– У нас до сих пор хранятся ее одежда и вещи. Я думала, что сложу драгоценности в старый кошелек и суну, скажем, в зимнее пальто, как будто она их там хранила. А потом, как бы случайно, обнаружу их.

– Замечательный план, – похвалила я. Но что-то упущено. Что именно? Я никак не могла сообразить. – Не можем ли мы на минутку вернуться к деньгам? После того как вы вернулись из Сими-Вэли, водительские права Лорны остались у вас вместе с наличными деньгами. Я просто пытаюсь понять, что вы делали потом. Только так я смогу составить общую картину.

– Не понимаю. Что вы имеете в виду?

– Дело в том, что ее водительские права были указаны в описи вещей, составленной полицией. Значит, вы должны были положить их на место.

– Ох, да, конечно. Я положила права туда, откуда и взяла их. Да, совершенно верно.

– В бумажник или еще куда-то, да?

– Да. Понимаете, тогда я решила, что лучше изобразить все так, как будто она сама закрыла счет и забрала деньги перед отъездом из города.

– Пока все ясно, – осторожно заметила я.

– Ведь все думали, что она уже уехала, поэтому я вынуждена была создать впечатление, что в пятницу она была еще жива.

– Подождите минутку. Мне кажется, что это была суббота. Разве все это произошло в пятницу?

– Это не могла быть суббота. В субботу банк закрыт, и туристическое агентство не работает.

У меня создалось впечатление, что я широко раскрыла рот, хотя на самом деле я этого не сделала. Повернувшись, я уставилась на Берлин, но она, занятая своим повествованием, не обратила на это внимания. Она увлеклась и не заметила моего изумленного взгляда. В ней самым удивительным образом сочетались коварство и глупость, но Берлин была слишком взрослой, чтобы быть такой непонятливой.

– Потом я поехала домой. Я была очень, очень расстроена, поэтому сказала маме, что у меня колики, и легла в постель. В субботу днем я вернулась к коттеджу и опустила в почтовый ящик почту Лорны вместе с утренними газетами. Я не видела в этом ничего плохого. Ведь все равно она была уже мертва, так какая разница?

– А что вы сделали со сберегательной книжкой?

– Спрятала ее. Я не хотела, чтобы кто-нибудь узнал об исчезновении денег.

– Значит, вы подождали месяц, а потом открыли два срочных счета на свое имя? – Я следила за собой, стараясь избегать выражений, которые учитель английского языка мог бы назвать резкими. Берлин, похоже, уловила мое настроение, потому что молча кивнула, стараясь выглядеть покорной и раскаявшейся. Чтобы она ни говорила себе все эти десять месяцев после смерти Лорны, я подозревала, что это сильно отличалось от ее теперешних объяснений. – А вы не боялись, что в коттедже найдут отпечатки ваших пальцев?

– Нет, я протерла все, до чего дотрагивалась. А если бы даже и нашли, то я имела полное право бывать там. Ведь я ее сестра. Я была у нее много раз. А как они могли бы определить, когда оставлены отпечатки?

– Удивляюсь, как это вы еще не накупили себе новой одежды или не приобрели машину.